Открываю контакты. Их у Вани всего четыре – ну надо же!.. «Н» – это Никин номер, я его помню. «ОГ» – надо думать, наш священник. «Папа» – видимо, Ванин отец. Еще какое-то «ПНД». Я знаю только одну расшифровку этого сокращения – психоневрологический диспансер. Но, может, и чьи-то инициалы… Нужно звонить Ваниному отцу… Но почему я? Пусть Меликянц звонит или кто-то из его юристов… Нет, сама уж позвоню…
Телефон долго не берут. Наконец, на восьмом или десятом гудке – сонный мужской голос:
– Алё… Чего?.. Ванин отец? Нет таких… Щас, погодите…
Долгая пауза. Похоже, мужчина все-таки решил позвать Ваниного отца. Жду минут пять. Потом – тот же голос:
– Алё… Он не хочет говорить… Короче, нет его…
Теперь понимаю, что говорящий пьян.
В трубке – отбой.
Что делать дальше – не знаю. Надо спросить совета у Овсепа Акоповича. Иду искать его и успеваю перехватить выходящим из дома. Он говорит, что с Ваниным отцом потом разберется, а сейчас спешит в прокуратуру. Оказывается, арестовали Лёньку. Похоже, следователи раскопали, что это его бомба была. Теперь надо его вызволять или, по крайней мере, добиваться для него должного медицинского ухода… Хотя какой должный уход для мальчишки с СГД может быть в тюремной больнице!..
Возвращаюсь в свою комнату. Тупо сижу над Ваниными вещами… Господи, как все плохо! Как беспросветно плохо!.. Чувствую, что лицо кривится в болезненной гримасе, будто судорогой сводит. А слез нет. Господи, хоть бы слезы!.. Азубилла![31]
Господи, помилуй!..У меня в руках Ванина записная книжица – потрепанная, с полуоторванной обложкой… Листаю… Какие-то обрывки фраз. Может быть, Ванины мысли, написанные сокращенно, непонятно. Иногда – странные буквы-закорючки бог знает на каком языке. Иногда – вроде как стихи, по три-четыре строчки… А вот самая последняя запись – мелким, торопливым, заваливающимся почерком. И чем написано, непонятно – то ли такое тонкое-тонкое перо, то ли острый, как шило, карандаш…
Что такое «одесную»? Я не знаю. И спросить не у кого…
18 апреля. Великая суббота
Михаил
– Эй, ряженый, приехали… Ох, да я, кажется, задремал – впервые за неделю… Первые три ночи ребра болели – не вздохнуть. Потом стало полегче, но спать все равно не мог – вместо боли стал мучить страх. Как говорят в СИЗО, «нервяк зачморил»…
– Давай уже, на выход…
Странно: из суда меня сегодня забрали уже на санитарной машине, то есть они заранее знали, что вынесут решение о моей психиатрической экспертизе. Но конвоируют меня все-таки менты, а не санитары.
В ушах еще звенит крик толпы: «Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!» Не думал, что их столько соберется. Из дверей суда в машину меня затащили, заломив руки и с разгона. Едва успел бросить взгляд на толпу, но все-таки понял: собрались сотни, а то и тысячи. Заметил над толпой не только плакаты «Свободу Чуркину», но и иконы Спаса, поднятые, как хоругви… Зачем? Зачем, ч… подери?! Они же всем этим только вредят мне, злят тех, от кого теперь зависит моя жизнь…
Ох, не мог даже представить, что лезу в
– Ну что, ряженый, вот тут тебе самое место!
Конвоир толкает, заставляет бегом бежать от машины к дверям психушки. Такой злобный сегодня попался – православный, что ли?.. А чего бежать-то? Тут ведь никого нет, мы на больничной территории…