Стадный инстинкт в мирное время и на войне

До сих пор мы видели, что конфликт между стадным внушением и опытом связан с появлением людей ментального типа, который принято называть нормальным. Правильно ли так называть его – относительно неважно, это, очевидно, вопрос статистики; однако безусловно важно то, что для этого психического типа личная удовлетворенность, или адекватность, или, можно сказать, психический комфорт достигается за счет определенного отношения к опыту, которое влияет на ценность умственной деятельности. Данную психическую стабильность во многих важных случаях надлежит рассматривать как потерю; природа этой потери – ограничение кругозора, относительная нетерпимость к новому в мышлении и, как следствие, сужение числа фактов, с которыми возможна продуктивная интеллектуальная деятельность. Для удобства мы можем называть этот тип «стойким»; название будет напоминать о том, что каким бы «нормальным» ни считался этот тип, он далек от полного использования возможностей человеческого разума.

Если теперь обратиться к рассмотрению психических характеристик тех членов общества, кто не относится к «стойкому» типу, мы обнаружим одно общее качество и еще один крупный тип, поддающийся широкому определению. Название «нормальный» по отношению к «стойкому» типу не должно вводить нас в заблуждение, будто этот тип составляет большинство в обществе. Есть основания полагать, что, имеющий интеллектуально более низкое значение, численно он миновал свой зенит – это можно понять по существующей панике по поводу так называемого вырождения.

За пределами комфортной и, возможно, численно уменьшающейся «нормы» в обществе повсеместно возникает то, что можно назвать психической нестабильностью. Исследователи общества, даже оптимистично настроенные, согласны, что это психическое качество все больше расширяется; а те, кто в состоянии отслеживать его менее навязчивые проявления, считают его весьма распространенным.

Когда на только что прошедшие двадцать лет будут оглядываться из далекого будущего, вероятно, наибольший интерес будет вызывать рождение аномальной психологии. Эта наука, хоть и медленно развивающаяся, уже дала несколько обобщений первостепенной важности. Среди них, пожалуй, самое ценное то, которое объясняет нам: определенные душевные и физические проявления, которые прежде считались болезнью, обусловлены невозможностью включить полученный опыт в гармоничную единую личность. Мы видели, что психически стабильные справляются с неудовлетворительным опытом, просто отрицая его значение. В некоторых умах такого успешного отторжения не происходит, и неприятный опыт сохраняется как раздражитель, который, так сказать, не ассимилируется и не отторгается. Аномальная психология вскрывает факт, что такой разум подвержен заболеваниям, которые мы только что упомянули, и факт, что эти и подобные проявления того, что мы назвали психической нестабильностью, являются следствием ментального конфликта.

Здесь уже говорилось, что стадные животные в неидеально организованном обществе могут подвергаться длительному и жестокому конфликту между опытом и стадным внушением[14]. Таким образом, естественно предположить, что проявления психической нестабильности – вовсе не болезнь индивида в обычном смысле, а неизбежное следствие биологической истории человека и точное отражение того, какой стадии достигла его ассимиляция в стадную жизнь. Проявления психической нестабильности и дезинтеграции сначала рассматривались, как относительно редкие и ограниченные некоторыми хорошо известными «заболеваниями», но они встречаются все шире и становятся разнообразнее.

Состояния, которые, на первый взгляд, не являются приобретенными повреждениями психики, при рассмотрении в свете упомянутых фактов оказываются шрамами от конфликтов – как и некоторые формы безумия. Так называемые пороки, эксцентричность, дефекты характера, особенности нрава при критическом рассмотрении становятся проявлением меньшей степени нарушений психической стабильности, хотя при своей частой встречаемости считались нормой или, по крайней мере, естественным порядком вещей.

Мало что иллюстрирует такие состояния лучше, чем алкоголизм. Почти повсеместно он рассматривается, с одной стороны, как грех, порок, а с другой – как болезнь; вряд ли можно сомневаться, что это, по сути, реакция на психологическую необходимость. В трагическом конфликте между тем, что его научили желать, и тем, что ему доступно, человек обнаружил в алкоголе и других наркотиках зловещего, но эффективного миротворца, средство попасть, пусть на короткое время, из застенков реальности обратно в Золотой Век. Вряд ли можно сомневаться и в том, что из жертв конфликта лишь небольшая часть находит утешение в алкоголе. Широкое распространение алкоголизма, а также наказания за употребление ужасного зелья заставляет задуматься: как же велико число тех, кто испытывал столь же острую потребность, но был слишком невежествен, слишком труслив или, возможно, слишком смел, чтобы искать решение здесь.