Стадный инстинкт в мирное время и на войне

Такое руководство должно принимать во внимание прежде всего биологический характер человека и понимать, что его состояние обязательно прогрессирует в соответствии с природными способностями – или ведет к разрушению. Необходимо отказаться от статичного взгляда на общество, которое нужно только поддерживать, и принять более динамическую концепцию государственного управления как чего-то активного и экспериментального, стремящегося к новым возможностям человеческой деятельности и новым завоеваниям человеческой воли. Такой подход открыл бы, каким природным наклонностям в человеке следует потакать, и сделал бы эти наклонности уважаемыми, а какие следует контролировать для пользы вида. С одной стороны, культивировались бы взаимоотношения и альтруизм, с другой – храбрость, мужество, гордость и предприимчивость. Национальное единство развилось бы до общности интересов и взаимопонимания, о которых не приходилось и мечтать; и таким образом национальное объединение обрело бы самообладание, стойкость и моральную силу, которые сделали бы его настолько очевидно непобедимым, что война ушла бы из повестки дня. Для народа великодушного, обладающего самообладанием и ясным видением, единого в чувствах и осознающего свою силу завоевание других наций представило бы свою полную тщетность. На первый план вышли бы другие задачи: более сложные, смелые и новые, требующие предельного напряжения человеческой воли и интеллекта; простой захват залитой кровью земли представлялся бы варварством; добычей стали бы пространство и время, целью – судьба и человеческая душа; человек отправил бы корабли в бездны эфира и обложил данью солнце и звезды.

Одна из особенностей нынешнего кризиса, придающая ему биологическое значение, в том, что именно один из противников – Германия – обнаружил необходимость и ценность сознательного руководства социальной единицей. Это само по себе эпохальное событие. Как и многие другие столь же важные человеческие открытия, оно осталось неполным и не сопровождалось соответствующими познаниями о человеке и его естественной истории, которые придали бы ему постоянную ценность.

Это открытие никоим образом не было откровением гения; действительно, в умах многочисленных немецких политических философов весьма примечательно отсутствие большой глубины и размаха размышлений. Идея возникла сначала из условий в стране и стала почти привычкой, прежде чем стать концепцией. Во всяком случае, ее появлению в значительной степени способствовали политические условия и история региона, в котором она возникла. А иначе было бы сомнительно, чтобы люди столь охотно восприняли этот принцип в форме, не лишенной недостатков и трудностей, или что он мог быть открыт без необходимых биологических следствий, необходимых для успешного применения.

Германия в каком-то смысле напоминает юношу, который получил домашнее образование и стал взрослым, принял на себя все полагающиеся обязанности, не познав общения в школе и университете. Германия не пробовала пьянящего напитка политической свободы, у нее не было революции, и кровь политических мучеников тревожно взывает к ней из-под земли.

Как бы мы это ни объясняли, для немецких народов теоретические аспекты жизни издавна имели совершенно особую привлекательность. Обобщения по поводу национальных особенностей, как известно, ошибочны, но, по-видимому, с определенной оговоркой можно сказать, что в этом конкретном случае существует контраст между немцами и, скажем, англичанами.

Строго регулируемый тип правления со всеми преимуществами организации весьма привлекателен для умов с теоретическим уклоном, и есть основания полагать, что это оказало влияние на примирение народа с навязыванием ему воли правительства.

Между послушным, разумным народом и сильным, автократическим и разумным правительством возможности сознательного руководства нацией не могли не становиться все более очевидными и все более развитыми. Еще одним очень мощным фактором в развитии идеи стал огромный подъем национального чувства, вызванный тремя очень успешными войнами, проведенными с удивительно малыми затратами и завершившимися грандиозной и не менее успешной схемой объединения. Перед правителями и народом открылась имперская судьба безграничного размаха, допускающая самые смелые мечты. Германия, единственная среди европейских стран, видела себя стремительно развивающейся нацией. Больше не разобщенная, она вступила в права наследования. Обстоятельства ее возрождения были столь великолепны, моральный дух нового единства столь высок, что Германия не могла не полагать, будто находится в начале пути новых невероятных триумфов. Энтузиазм бил через край, пророки возвещали новые победы.

Германия совершила громадный шаг по биологической шкале, подчинившись сознательному руководству; пойдет ли она по пути, ведущему к совершенной концентрации национальной жизни и постоянной моральной стабильности?