Сталь

Дверь медленно начала открываться. Так медленно, что, кажется, тот, кто её открывал, надеялся, что к моменту её открытия я просто свалюсь замертво от разрыва сердца…

Наконец дверь остановилась в полуоткрытом состоянии… В комнату начал кто-то медленно проникать. Сначала я увидела руку… Суховатая и покрытая вздувшимися венами, она вцепилась в край двери… Затем я увидела всклокоченные волосы… Затем глаз, обрамлённый сетью глубоких морщин…

– Закройте дверь, – через сжатые до боли зубы прошипела я.

Я стояла у изножья кровати, в которой лежал труп Тристана. Слева от меня была закрыта дверь, за которой спали Спиро с Клэр. Это безумие, но обращаясь к незваному гостю я шептала, сама не зная, кого именно боюсь разбудить: детей или труп Тристана.

– Пожалуйста, опустите Ваше оружие, – в ответ мне вдруг раздался приглушённый старческий голос. В следующую секунду незваный гость полностью проник в комнату. – Я здесь не для вреда. Мне просто нужно с Вами поговорить.

Передо мной стоял старый, совершенно седой еврей лет примерно шестидесяти пяти – семидесяти с причёской а-ля Эйнштейн. Он выглядел душкой, этаким миловидным одуванчиком, и потому казался мне ещё более опасным.

– Зачем Вам со мной говорить? – вместо “уходите прочь” вдруг произнесла я.

– Потому что это последняя ночь моей жизни.

– Вы заражены! – мгновенно попыталась сделать шаг назад я, но врезалась пятками в деревянное изножье кровати.

– Что Вы, нет! – замахал руками старик и сделал то, что не должен был бы делать человек, находящийся на мушке вооружённого собеседника – он повернулся ко мне спиной. Сначала я не поняла, зачем он так поступил, из-за чего напряглась ещё больше, хотя до сих пор мне казалось, что больше просто невозможно, как вдруг он просто аккуратно закрыл за собой входную дверь. Этот поступок мог означать только одно – он намеревался остаться. Даже несмотря на то, что факт моего протеста относительно его присутствия здесь был максимально очевиден. Меня это привело в настоящий ужас. Кажется, на какой-то короткий промежуток времени я даже потеряла дар речи. Мои руки затряслись ещё сильнее.

– Я не заражён, уверяю Вас, – обернувшись и настораживающе засунув одну руку в карман своего кардигана, продолжил невозмутимым тоном говорить незнакомец. – Я просто хочу умереть на рассвете грядущего дня.

Мои руки, сжимающие пистолет, дрожали как при землетрясении. Я даже не верила в это. Мысленно я говорила себе: “Да ладно тебе, притворщица, ты уже убивала людей!”, – но всё равно ничего не могла с собой поделать. Кажется, я отчаянно не хотела стрелять в живого человека. И понимала, что, скорее всего, это неизбежно. Снова. Снова эта треклятая неизбежность…

– Простите, что я врываюсь к Вам, – старик осторожно держался у двери, не делая ни шага по направлению в мою сторону. – Я пытался до Вас достучаться, хотя, конечно, догадывался, что Вы мне не откроете… А ключ я раздобыл на ресепшене, – он вытащил из кармана своего кардигана ключ с большим плоским брелком в виде квадрата и сразу же вернул его обратно в карман.

– Что Вам надо? – я не знала, что в подобной ситуации можно сказать ещё, ведь на просьбу уйти этот странный человек точно не отреагировал бы, раз уж он решился остаться здесь даже под прицелом огнестрельного оружия.

– Поймите меня правильно – я не хочу умереть просто так. Я хотел бы сделать хоть что-то. В последний раз. В своей жизни я совершил много полезного, так что бесполезным моё существование я не считаю, что уже можно счесть положительным итогом моей жизни. Однако, возможно, я ещё что-то могу. Поэтому, мисс, я хочу задать Вам Ваш же вопрос: что Вам надо? Подумайте хорошенько, ведь в наши дни любая мелочь, даже самая незначительная, может решить всё.

– Мне ничего не нужно от Вас, – продолжала говорить сквозь зубы я. – Уходите… – хотела бы я сказать “убирайтесь”, но я боялась вызвать в незнакомце резко негативные эмоции вроде гнева, боялась раздраконить того, кто не страшился стоять под прицелом заряженного пистолета.

– Вы меня боитесь. Не стоит. Потому как страх – самая страшная топь.

– Самая страшная топь – это безнадёжность, – не отдавая себе отчёта в том, что начинаю вступать со странным человеком в диалог, отозвалась я.

Старик замер. На его лице отобразилось отстранение.

– Вы правы, – вдруг, спустя несколько секунд тягостного молчания, произнёс он. – Как же Вы правы… А ведь Вы моложе меня, – глаза старика пронзили меня взглядом переполненным печали. Казалось, что его голубые глаза, в эти тяжёлые для нас обоих секунды, отражали в себе всю боль человечества, которая никак не могла из этих зеркал небесного цвета выплеснуться наружу, на землю – этот человек, почему-то, не мог плакать. Я поняла это. Почуяла, как птицы чуют губительную засуху. И в моей голове пронеслась отрезвляющая, ясная, страшная мысль: “Этот человек и вправду завтра будет мёртв”.