Сталь

– Выбирая эту деятельность мне не было страшно. Скорее всего потому, что у меня за плечами был небольшой, но опыт: в детстве мы с родителями минимум трижды в год путешествовали на колёсах, несколько раз коренным образом меняли место своего жительства, многое попробовали… Думаю, открывая для себя новые горизонты, мне просто не хотелось останавливаться, мне хотелось больше и больше… Поэтому я и ушла в экстремальный туризм.

Почему я отвечала ему? И почему делала это искренне? Неужели он хочет меня увлечь? Тогда почему у него это получается? Мне не хотелось думать, что получается это у него потому, что я изголодалась по общению с взрослым человеком, но, кажется, именно так это и было – мне надоело быть нянькой в детском саду. Я просто устала от тяжеловесной, круглосуточной ответственности и, может быть, на подсознательном уровне хотела, чтобы другая нянька, более опытная и потому более уставшая, вдруг сказала мне сейчас что-нибудь путное среди этого рассадника смертельного безумства и детских соплей.

– Вы странная, – спустя несколько секунд вдруг произнёс старик. Я удивилась этому внезапному заключению.

– Почему?

– Не почему. Просто странная. Знаете, как настоящая человеческая любовь: настоящие люди по-настоящему любят других людей не за что-то, а просто так. Так же и Вы – странная просто так. – Прежде чем продолжить, он немного помолчал, давая мне время на переваривание услышанного. – Когда это всё началось здесь, в Германии, семь дней назад, мы с Саломеей ехали к Северному морю – это было одним из её последних желаний. Она болела туберкулёзом… – Он вновь замолчал, и та горечь, которая всё это время исходила от него, теперь стала такой же ясно ощутимой, как аромат бьющих в нос духо́в. – Мой мир рухнул за год до того, как он рухнул у всех остальных. Ровно год и одну неделю я прожил в руинах своего чудесного в прошлом мира, и каждый день эти руины становились всё менее и менее различимыми. Моя жизнь исчезала, таяла вместе с жизнью Саломеи, хотя физически сам я был здоров. И всё же я умирал. Вместе с ней… – Старик глубоко вздохнул. – Мы не доехали до моря. Когда начался этот стальной хаос, нам удалось спастись бегством, чудом пробившись через заторы на дорогах, и в итоге мы оказались здесь. Этот мотель, как я узнал от его владельца, сбегающего куда-то на север, был на грани разорения, из-за чего ему даже приклеили ярлык заброшенного. Мужчина отдал нам ключи от него, попросив взамен присмотреть за ним, если, конечно, мы сможем… На кухне мы нашли совсем немного еды, от которой уже два дня как ничего не осталось.

– И что же Вы планируете делать дальше? – решила поинтересоваться я, поняв, что старый еврей в очередной раз впал в молчание.

– Ничего.

– Ничего?

– Ничего. – После второго “ничего” я всё поняла – знала, что он скажет дальше. – Вчера утром она не проснулась. Умерла во сне, пока я дремал у неё под боком. И я подумал, какая же это дичь: одна маленькая женщина умерла от банального туберкулёза, в то время как во всём мире прямо сейчас от страшного и неудержимого вируса погибают миллионы людей, а я намерен совершить суицид, когда вокруг меня миллиарды людей делают всё, чтобы сохранить свои жизни.

И вправду дичь.

Я едва уловимо покосилась взглядом куда-то вправо и уперлась им в стену, отделяющую наш номер от соседнего. Там, в остывшей постели, сейчас лежало остывшее тело женщины по имени Саломея Раппопорт-Каценеленбоген. Тело некогда талантливого иллюстратора детских книг, тело некогда влюбившее в себя двенадцатилетнего мальчика, но с тех пор претерпевшее столь значительные изменения, что, должно быть, сам влюблённый, смотря на него, не верил в то, что оно когда-то было иным, но вера несомненно возвращалась к нему всякий раз, когда он встречался со своим собственным отражением в зеркале. Как может выглядеть женщина, которую однажды и навсегда счёл самой прекрасной в целом мире один мужчина? Скорее всего, она самая обыкновенная. Такая, каких миллионы. Но всё равно она уникальная и совершенно неповторимая. Для одного-единственного мужчины.

– Зачем Вы рассказали мне всё это? – решила наконец спросить вслух я, потому как причина, я в этом не сомневалась, должна была быть очень весомой. Достаточно весомой, чтобы этот человек так бесстрашно затевал разговор со мной – с человеком, в руках которого пистолет, которым он может воспользоваться в любой момент.

Помедлив секунду, старик произнёс:

– Потому что мы живы, пока жива память о нас.

Я нахмурилась.

– Значит, Вы всё-таки не хотите умирать.

– Я не хочу, чтобы умерла Саломея. А так как она – это я, значит я не хочу, чтобы умер и я. Поэтому я рассказал Вам всё это. Чтобы через несколько часов, когда я умру, она продолжила жить. У вас в голове. И пока будете жить Вы, её призрак будет тоже жив. Пусть не постоянно, но он будет оживать в моменты, когда Вы будете вспоминать о нём. И если Вы повторно запечатлите мою жену в этом мире, рассказав эту историю ещё кому-нибудь, её век, быть может, продлится ещё раз.