Сталинградский апокалипсис. Танковая бригада в аду

— Нужно вести в медсанвзвод. Нужна срочная операция.

— В медсанвзвод — лишняя трата времени. Повезешь в госпиталь, — приказал Михайловский.

— Куда? — спросил я.

— Где ближайший госпиталь?

— Был на станции Тундутово. Знаю, что в Бекетовке есть хирургические госпитали.

— Повезешь на станцию Тундутово, туда ближе. Калмыков, иди, готовь бортовую машину с тентом. Взять брезент, одеяла. Что еще надо на дорогу, доктор?

— Сейчас наложу повязку. Носилки возьму. Матрац можно.

Я помазал рану йодной настойкой, наложил поверх стерильную повязку, сделал инъекцию морфина — обезболивающего и коразола — сердечного средства. Перенесли раненого на машину и выехали.

Часа через два с небольшим были на станции Тундутово. Состояние раненого было удовлетворительное. Я сдал его в хирургический полевой подвижной госпиталь. У меня были карточки передового района, и я заполнил одну из них, указав, что получил ранение от шальной пули. Не везет нам на начфинов.

Из отрывочных разговоров при погрузке раненого и с его слов можно представить, как это случилось. В комнате находились командир роты Михайловский, его заместитель Калмыков, Китайчик и истопник — красноармеец. Командир роты возился за столом с трофейным пистолетиком малого размера, ручка которого была из белой, по-видимому слоновой, кости, инкрустированная красивым узором из металла и камней. Раздобыл у кого-то из наших после боев в районе Жутово. Начфин о чем-то ему докладывал. В этот момент произошел выстрел, начфин схватился за живот, стал приседать и упал на пол. Положили его на кровать и вызвали меня. Конечно, выстрел произошел случайно.

Приехал к ужину. Я сразу направился к командиру и доложил ему, куда сдал раненого. Он мне сказал, что, если будут интересоваться этим раненым, я должен сказать, что меня вызвали к командиру, там я оказал помощь раненому и отвез его в госпиталь. И что больше ничего не знаю.

— Так точно, — ответил я.

Вторник, 29 декабря 1942 г. Устроился в землянке.

Окоченел и промерз и во вторую ночь на новом месте. Кончилось бы все благополучно. Нужно где-то определиться в тепле. И эту ночь лег спать на носилках. Так же залез в ватный конверт, но валенки снял. Ноги замотал в портянки. Оставил на себе брюки и гимнастерку. Под ними было простое и теплое белье. Застегнул конверт на себе, под голову положил санитарную сумку и накрылся еще сверху шинелью. Носилки стояли в амбаре в противоположном от печки конце нар.

Холод, правда, донимал меньше, чем в прошлую ночь, но улежать долго на носилках невозможно: зажимы давили в таз и в лопатки, ноги свисали, поворачиваться было неудобно, и пришлось вылезать из них. И сон не шел: все не выходило из головы случившееся с начфином. Как он мог, Михайловский, допустить такую небрежность в обращении с оружием и ранить его и как он выпутается из этой истории? А придется ли ему выпутываться? Никто ничего не скажет, и так все пройдет…

Пошел к топившейся бочке, возле которой я не был одинок. Грел попеременно то грудь, то спину. Бочка-печка была раскалена докрасна, обжигала возле себя, а в нескольких метрах было уже довольно холодно.

На нарах спали впритирку друг к другу, накрытые шинелями и накидками. Большинство шинелей не снимали, у многих на голове шапка-ушанка, подвязанная на подбородке. Наблюдалась забавная картина. Каждый стремился лечь в середину, и кто-то выталкивался на края. Замерзая, крайний просыпался и лез в середину, и кто-то опять оказывался с краю. Такое перемещение наблюдалось в течение всей ночи. Некоторые из вытесненных на край уходили греться к печке.

Командир роты и большинство командиров спали в летучках, которые отапливались. Там же устраивались и водители этих машин, которые подтапливали печки, младшие командиры и часть красноармейцев специальных отделений. Часть хозяйственников спали до сих пор в закрытой машине, которая не отапливалась, а прошлую ночь все разместились в амбаре, рядом с нами за перегородкой. Хуже было красноармейцам из ремвзвода, автовзвода, но как-то устраивались. Я мог бы определиться в любой отапливаемой летучке, может быть, не стали бы меня выгонять, но этим я бы лишил кого-то места в тепле и не решался на это. Пока был без определенного места.

В обед Манько спросил меня, как я провел ночь, и когда сказал, что замерзал, предложил мне перейти к нему в землянку. Старшина «Крошка» предложил ему землянку, освободившуюся после ухода какой-то части — успел ее захватить. Убрали там и поставили печку. Правда, мне поставили условие, чтобы перевязки делал в другом месте. Для этого оборудовал место в амбаре на краю нар, обозначив его носилками и флажком с красным крестом. Размещались в землянке, кроме Манько, Наумов, старшина «Крошка», водитель Бяширов и еще один водитель, пока без машины. Он дневалил в землянке и отапливал ее.

Среда, 30 декабря 1942 г. Борьба со вшивостью.