Сталинградский рубеж

Завод, названный "Баррикадами" в память и в честь пролетарских революционных битв, сделался баррикадами в прямом, буквальном смысле слова. Фронт обороны прошел изломанной линией через его корпуса и остановился, перестав наконец сдвигаться к Волге. До береговых круч на этом участке оставалось где восемьсот - девятьсот метров, где меньше пятисот...

Бой не кончился, вражеские атаки продолжались. Но уже разрозненные и какие-то осторожные, рассчитанные, очевидно, на выявление наших слабых мест. И как ни поредели наши части, как ни устали люди, отбивались эти атаки все увереннее. В штабе армии стали прикидывать, как вернуть захваченную противником часть завода.

К тому времени в основном стабилизировался и фронт группы Горохова, отрезанной за Мечеткой. Там, правда, осложнилось дело со снабжением войск: плавучий мостик через протоку Денежная Воложка, оказавшийся под перекрестным огнем - и сверху по течению, и снизу, - вышел из строя, и грузы от острова начали перевозить на лодках. Общие выводы в радиограммах полковника Камынина, находившегося в Северной группе, сводились к тому, что положение трудное, но держаться можно.

19 октября в армию поступило датированное минувшим днем обращение "Товарищам красноармейцам и командирам Сталинградского фронта", подписанное генерал-полковником А. И. Еременко. Такие документы фронтового командования, подлежавшие доведению до каждого бойца, мы не раз получали и в самые тяжелые дни, и в дни чем-то знаменательные.

В этом обращении были такие слова:

"Наши доблестные войска, защищающие Сталинград, сбили спесь фашистским мерзавцам, сорвали их планы захвата Сталинграда".

Так оценивались - лестно для нас и, я бы сказал, смело - итоги жарких боев последних дней. Помню, подумалось: не поторопились ли сказать "сорвали"? Ведь враг-то нажимать не перестал и от своих целей у Волги вряд ли отказался. Или с фронтового КП кое-что виднее?..

Пять дней, с 14 по 18 октября (или шесть, включая и 19-е, - четкую грань тут провести трудно), явились как бы вершиной Сталинградской обороны. Снова предпринять натиск такой же силы противник был уже не в состоянии. Но ясно это стало не сразу, не так скоро. Тогда мы ощутили лишь провал этого, еще не отгремевшего, но явно выдохшегося и не сокрушившего нашу армию "генерального штурма".

Что позволило и помогло его сорвать? В этом надо было дать отчет прежде всего самим себе, для завтрашнего дня. Ведь не численный же перевес - он был не на нашей стороне. И уж, конечно, не выгодность занимаемых армией позиций: остававшаяся в наших руках территория - еще более сократившаяся в глубину, разрезанная в начале штурма надвое, вся просматриваемая с захваченных в,рагом высот, - никаких выгод обороняющимся войскам не давала. Так что же тогда?..

Можно было назвать многое, без чего пришлось бы совсем туго. Помогло выстоять то, что инженерная служба и моряки Волжской флотилии обеспечили, несмотря ни на что, переправу дивизии Людникова. Помогла авиация фронта, которая самоотверженно и дорогой для себя ценой (это особенно относится к штурмовикам) поддерживала наши войска. Неоценимую роль сыграла отличная работа артиллерии, в том числе легкой, находившейся в боевых порядках пехоты, а также зенитной, бившей и по наземным целям и давно ставшей резервом противотанковой.

Все это, повторяю, было насущно необходимо, чтобы отбить штурм. Однако главным, решающим оставались стойкость и боевое упорство самой пехоты. Они и определили - в еще большей степени, чем когда бы то ни было прежде, - исход боев.

Чем дальше, тем меньше было у нас возможности для перегруппировок, для маневра. Днем, в светлое время, как правило, вовсе исключалось не только передвижение даже небольших подразделений, но и эвакуация с переднего края раненых. Стойкость сделалась понятием абсолютным, безоговорочным: нужно было удержаться там, где стоишь, или погибнуть. К этому было уже морально подготовлено и подкрепление, прибывавшее из-за Волги, - люди знали, что идут на последний рубеж, откуда пути назад нет. А вся сталинградская атмосфера укрепляла в них такой настрой духа.

Положение можно было оценить и так, что все висит на волоске. Мне известно, однако, с какой настойчивостью добивались именно в те дни бойцы и командиры, заканчивавшие лечение после ранений в заволжских госпиталях, отправки обратно в Сталинград, и обязательно - в свою прежнюю часть. Знаю, как радовался вернувшимся ветеранам командир 308-й дивизии Леонтий Николаевич Гуртьев. И, конечно, не только потому, что люди у него были наперечет. В такое время сам факт возвращения бывалого солдата или опытного санинструктора, сумевших добраться на правый берег с какой-нибудь оказией, воодушевлял их товарищей.

С чувством глубочайшей признательности сослуживцам вспоминаю обстановку на нашем КП, в штарме.