Сталинградский рубеж

А Семиков познакомился с ним месяца полтора назад при довольно необычных обстоятельствах. Дело было в степи, еще за Доном. Семиков ехал с поручением в одну из дивизий вблизи разграничительной линии с 64-й армией. К машине направленца привязался барражировавший над степью «мессершмитт». Но вдруг он оставил газик в покое — оказалось, обнаружил в воздухе летящий в одиночку У-2. На глазах у Семикова разыгрался неравный поединок: стремительный «мессер» с пушкой и пулеметами против тихоходного, невооруженного связного самолетика… Маневрируя на бреющем полете, пилот У-2 сумел уклониться от нескольких атак своего преследователя, но, в конце концов, самолет, то ли подбитый, то ли просто не успевший набрать высоту над степным бугром, упал на землю и загорелся. Немецкий летчик, уверенный, должно быть, что покончил и с экипажем, улетел. Семиков, поспешивший к горящему самолету, тоже не очень надеялся найти там кого-либо в живых. Однако пилот и находившийся в самолете пассажир счастливо отделались лишь ушибами. Пассажиром оказался генерал-лейтенант Чуйков, тогда — командующий 64-й армией, вылетавший на рекогносцировку. Семиков отвез его, куда тот приказал.

Вспомнив эту историю, происшедшую еще до моего приезда в 62-ю армию и услышанную от кого-то в штабе, я и поручил именно старшему лейтенанту Александру Семикову встретить командующего у переправы, провести его на Мамаев курган.

День стоял ясный, солнечный, как уже много дней подряд, что было на руку гитлеровцам, предварявшим и поддерживавшим все свои наступательные действия ударами с воздуха. Но утром 12 сентября бомбежек не было. Противник, должно быть, не закончил какие-то перегруппировки или подтягивание резервов и в течение нескольких часов предпринимал атаки лишь на отдельных участках и ограниченными силами. Все эти атаки были отбиты.

Ко второй половине дня враг активизировался в центре — в районе Разгуляевки и во многих других местах. Полковник Андрюсенко радировал, что противник пытается продвинуться в направлении Орловки. С новой силой разгорелись бои на левом фланге — у Купоросного, в пригороде Минина. В тяжелом положении оказалась 244-я дивизия, отражавшая атаки пехоты и танков со стороны Садовой. Оборона одного из ее полков была прорвана, и создалась угроза тылам. Дивизионный командный пункт, расположенный в карьере близ Дар-горы, оказался в боевых порядках батальонов, но полковник Афанасьев разрешения на перенос КП не просил и, прикрыв его разведротой, управлял частями с переднего края.

Над зацарицынской частью города висело по тридцать — сорок бомбардировщиков. Другие, более мелкие группы фашистских самолетов наносили удары по всему нашему фронту. На Мамаевом кургане вперемежку с бомбами рвались снаряды и мины. То и дело приходилось смахивать с лежавшей передо мною карты крупицы земли, осыпавшейся между бревнами перекрытия (бревна были тонковаты и уложены в один ряд — когда мы здесь обосновывались, у саперов и без этого хватало работы).

Напряженность общего положения нарастала. Чуть ли не ежеминутно девушка-связистка протягивала мне телефонную трубку, а то и сразу две. Возникали вопросы, требующие немедленных решений, и, занятый всем этим, я порой просто забывал о том, что вот-вот должен прибыть новый командарм.

В один из таких горячих моментов он и появился (переправившись через Волгу со своей машиной на первом мотопароме, отошедшем от левого берега, едва начало смеркаться).

Откинув плащ-палатку, заменявшую дверь, и слегка нагнувшись, в блиндаж решительно шагнул высокий, бравого вида генерал в полевой форме, с орденами.

— Я — Чуйков, — сказал он, кладя передо мною отпечатанное на машинке предписание и протягивая руку.

У меня шел телефонный разговор, прерывать который было нельзя: связь держалась на волоске. Поэтому, представившись так же коротко: «Я — Крылов» и пожав руку командующего, я снова взялся за трубку.

Конечно, встречать прибывшего командарма полагалось не так. Но Чуйков меня понял. Не выказав ни недовольства, ни удивления, он присел на земляную лавку и стал внимательно вслушиваться в то, что я говорил командиру соединения, оглядывая в то же время мой неказистый блиндаж.

Не успел окончиться этот разговор, как на другом проводе оказался командир дивизии с еще одного трудного участка. Я показал командующему на карте, с кем говорю, и он молча кивнул, разрешая делать то, что считаю нужным. А я стал говорить по телефону так, чтобы ему была яснее суть дела: что-то из услышанного повторял, как бы переспрашивая, распоряжения излагал немного подробнее, чем обычно. И, видя, как Чуйков впился глазами в мою рабочую карту, помогал ему, водя по ней карандашом.