Стамбул. Город воспоминаний

Это было смелое предприятие, и я испытываю к нему искреннее уважение, но в представлении Кочу о том, что такое энциклопедия, несомненно, было нечто очень наивное и детское. В книге «Панорама шести веков истории Османской империи», написанной после прекращения издания первой «Энциклопедии Стамбула», он говорит о переведенной в XV веке на турецкий язык с арабского «Книге об удивительных тварях» Зекерии из Казвина как о «своего рода энциклопедии». В порыве патриотизма Кочу пытается доказать, что османы дошли до создания подобия энциклопедии в стародавние времена своим умом, без всякого западного влияния, – это показывает, что Кочу понимал энциклопедию просто как антологию всякого рода сведений, организованную по алфавитному принципу. Ему, похоже, не приходило в голову, что между фактами и «историями» существует разница, что в энциклопедии они должны быть определенным образом, исходя из своей важности, упорядочены и встроены в некую иерархию, логика которой определяется самой сущностью цивилизации, и поэтому некоторые статьи в энциклопедии должны быть длиннее, другие – короче, а третьи, следуя все той же логике, лучше вообще опустить. Не приходило ему в голову и то, что не энциклопедист должен служить истории, а история – энциклопедисту. В этом смысле Кочу похож на «бессильного историка» из работы Ницше «О пользе и вреде истории для жизни», который, уделяя чрезмерное внимание историческим подробностям, превращает описание истории города в рассказ об истории своего эго.

Одна из причин этого бессилия заключалась в том, что Кочу испытывал сентиментальную привязанность к историям, которые он на протяжении многих лет брал из жизни, отыскивал в газетах, библиотеках и документах османских времен. Такая же сентиментальность свойственна любому истинному коллекционеру, оценивающему собранные им сокровища не по рыночным меркам, а исходя из его собственных сантиментов. Однако счастливый коллекционер (обычно это «западный» мужчина), что бы им ни двигало – глубоко личные мотивы или желание следовать логично продуманному плану, – это тот, кто может, подводя итог усилиям всей своей жизни, привести в порядок и систематизировать свою коллекцию (словно энциклопедию), установить между всеми ее составляющими логические связи и представить ее так, чтобы эти связи были очевидны, – то есть создать музей. Но во времена Кочу в Стамбуле не было ни единого музея, выросшего из частной коллекции (кажется, нет в городе такого музея и по сей день). И если мы рассматриваем большие музеи с многовековой историей и энциклопедии как институты, собирающие, классифицирующие и демонстрирующие предметы материальной культуры или знания и придающие им, таким образом, значение и упорядоченность, то «Энциклопедию Стамбула» уместно было бы уподобить не музею, а тем собраниям диковинок, что предшествовали появлению музеев, – кунсткамерам, столь любимым в XVI–XVIII веках европейскими принцами и людьми искусства. Когда мы перелистываем страницы энциклопедии Кочу, мы словно попадаем в такую кунсткамеру и рассматриваем лежащие за стеклом морские раковины, кости диковинных животных и образцы минералов – с любопытством и в то же время улыбаясь наивности составителей этой экспозиции.

У любителей книг, принадлежащих к моему поколению, «Энциклопедия Стамбула» вызывала именно такую снисходительную улыбку – во многом, конечно, потому, что мы считали свое поколение, живущее на полвека позже, чем поколение Кочу, значительно более «европеизированным» и «современным», и улыбка возникала на наших губах сама собой при мысли о том, что это странное сочинение имеет смелость называться энциклопедией; и еще потому, что у нас вызывал сочувственное понимание наивный оптимизм Кочу, взявшегося одним махом перенести на турецкую почву жанр, на создание которого у европейской цивилизации ушла не одна сотня лет. Но за всем этим была и радость обладания книгой, замечательно отражающей не поддающуюся никакой классификации и упорядочению странность, пестроту и анархию Стамбула эпохи перехода от османского прошлого к современности. Да и помимо всего прочего – это же одиннадцать огромных томов, давно исчезнувших с книжных прилавков! Мечта!