Становление

Невольно припоминалось мне в этих раздумьях и собственное детство. Было оно, конечно, другим, чем у героев моего повествования, но и в мои детские годы были люди и встречи, которые на всю жизнь просияли мне добрым и высоким духовным светом. Прежде всего в нашей семье таким светлым, глубоко верующим человеком была бабушка – именно она хранила для детей и внуков вековечные христианские устои: без молитвы не садиться за стол, не приниматься за работу, не отходить ко сну и не начинать новый день. Она тоже простыми словами доносила до нас, ребят, запреты Божиих Заповедей, и мы с малолетства знали, что такое грешно и почему нельзя грешить. Это было тем более важным, что ближайшая церковь была далеко от нашей деревни – в районном центре. Но в переднем углу нашей горницы была потемневшая от времени икона, и в праздники теплилась перед ней лампадка…

Уважая и любя бабушку, привык я бережно и с почтением относиться ко всем старым людям.

Мы с деревенскими моими сверстниками росли до самой школы, что называется, на воле, особенно летом – целыми днями пропадали в лесу, и это была наша первая физическая закалка: мы лазали по деревьям, подтягивались, проходили не один километр в поисках ягод, грибов, орехов.

В эти-то беззаботные дни и произошла однажды встреча, которая как-то по-новому заставила меня взглянуть на бабушкины усилия сохранить в семье христианскую духовность, придала особое значение молитвам, которые я знал с детства, но произносил, порой не слишком вдумываясь в их смысл.

Тем летним жарким днем мы с друзьями, как обычно, обошли все заветные ягодные полянки и уже, скинув обувь, мечтали только о том, чтобы посидеть где-нибудь в тенечке, когда на лесной дороге из-за поворота нам навстречу вышел незнакомый старик. Сейчас я назвал бы его странником – по одежде, по холщовой суме, перекинутой через плечо, по тому, как привычно он опирался на высокий посох…

По сельскому обычаю мы поздоровались со встречным, он остановился и завязал с нами негромкий, ласковый разговор. И когда мы незаметно для себя рассказали этому доброму дедушке о том, кто мы такие и откуда, он вдруг спросил нас, есть ли дома у нас иконы, знаем ли мы какие-нибудь молитвы и кто нас научил им. Он с ласковой улыбкой слушал, как мы наперебой отвечали ему, а потом перекрестил нашу босоногую стайку, говоря: «Скажите родителям, пусть молятся, и сами молитесь – детская молитва угодна Господу!» И так же неторопливо исчез в чаще.

Не помню, что сказали мне дома, когда я рассказал об этой встрече, но мне запомнились слова о том, что молитва моя «угодна Господу», и с тех пор я уже иначе относился к словам, которые произношу на сон грядущий, осеняя себя крестным знамением…

А потом умерла бабушка, и вечно занятые работой родители, как и большинство наших сельчан, постепенно стали уже не так истово и повседневно уделять время молитвам, отмечая только большие праздники – Рождество, Пасху… Уехал и я учиться в город – там повседневная жизнь и вовсе не включала в себя религиозные обряды. Так что, когда меня принимали в комсомол, я больше всего боялся, чтобы меня не спросили, верю ли я в Бога. Сказать «нет» – погрешить перед Господом, сказать «верю» – не примут в комсомол. Да к тому же я в ту пору уже и сам не знал, могу ли считать себя по-настоящему верующим человеком. Это осознание пришло ко мне значительно позже.

5. Долгий путь к себе

(По рассказу митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла)

Долгой и трудной была дорога иеромонаха Николая в неведомую Японию: это был путь, как говорится, на перекладных. Думалось ему, что, верно, на прощание показывает ему Господь всю Русь, прежде неведомую ему, кроме Питера да любимых уголков малой родины.

Сначала похожа она была на родную Смоленщину – те же высокие боры да березовые рощи на высоких речных берегах и вдоль пыльных трактов, почтовые станции, редкие ночные огоньки в спящих деревнях.

Первым открытием, поразившим воображение, была Волга – поистине мать русских рек, красавица и труженица. В разгар лета несла она по своим могучим водам плоты и баржи – беляны вниз по течению. А вверх тяжело груженные расшивы тащили бечевой бурлацкие артели. Запомнилось, как однажды, припозднившись в пути, прибились к артельному костру В большом закопченном котле вкусно булькала сборная уха, для сытости заправленная крупой. Староста артели– крупный, могучий рыжий мужик – обтер подолом рубахи новую деревянную ложку.

– Поснедайте, чем Бог послал. Куда путь, отец, держишь?

– До Камы, а там водой до Перми, – ответил он.

– А там чо? В скит, что ли?

Не хотелось отвечать на праздные вопросы, и он только молча кивнул в ответ.

– Бона! – захохотал рыжий. – Такой молодой да ражий! Хошь, возьму лучше к себе в артель – нам такие дюжие ко двору.

– Не вяжись к монашку, – оборвал рыжего старик, гревший косточки у самого огня. – Видишь, сомлел он с дороги. И не сбивай его. Ему своя лямка назначена.