Старое счастье

Анатолий Викторович вздрогнул от громкого мяуканья прямо перед лицом. Он совсем не удивился, только нервно дёрнул ногой, а затем, не открывая глаза, нарочито медленно поднял руку и почесал красное пятно, затерявшееся на дряблой старческой шее. С тяжёлым вздохом, который он издал, скорее, для порядку, чем по необходимости, он перевернулся на бок и замер. Если он сейчас откроет глаза, то это будет означать, что уже началось утро, что ржавые шестерёнки мира уже глухо стукнулись, заработали, закрутились и что ему больше нельзя будет оставаться в постели, нежась в сладостной дремоте, особенно приятной в ранние часы. Но тут он с разочарованием осознал, что, даже подумав об этом, попал в ловушку: мозг уже начал работу, стукнулся, зашевелился. Теперь не получится спокойно пролежать и минуты. С обидой он не спеша потянулся, чтобы не выдавать своего явного поражения, и открыл глаза. Солнечный свет уже по-хозяйски разлился по комнате и наполнил её ослепительным сиянием, нагло разбрасывая свои лучи из-под покосившейся шторы. Прямо перед лицом Анатолия Викторовича сидел, жмурясь от яркого света, уличный чёрный кот, которого Анатолий Викторович всегда подкармливал, а в особо холодные вечера с притворным ворчанием впускал в дом. Анатолий Викторович считал кота существом исключительно умным, и потому относился к нему даже с некоторым почтением, как относятся к старому приятелю, принёсшему немало добрых воспоминаний.

Кот смотрел на Анатолия Викторовича с особенным спокойствием, подразумевающим несомненное доверие и уважение, сложившееся за время их странной дружбы. И теперь они оба застыли, не сводя глаз друг с друга. Игра в гляделки продолжалась несколько минут, после чего Анатолий Викторович с явным удовольствием в голосе произнёс:

– Ну здравствуй, дружище.

Ещё раз показательно потянувшись, он поднялся с кровати и двинулся в кухню, не без улыбки отметив, что «дружище» без промедления следует за ним. В верхнем шкафчике Анатолий Викторович нашёл остатки засохшего корма.

– Теперь тебе нужна миска… – протянул Анатолий Викторович, обращаясь к коту.

Тот сидел на маленькой деревянной табуретке из тёмного дуба, покрытой большим слоем лака, которую Анатолий Викторович ещё в молодости привёз после одного из путешествий. Женщина, продавшая ему табуретку, уверяла, что именно на ней любил сидеть за рабочим столом Лео Бернстайн. Честно говоря, Анатолий Викторович сам даже никогда не задумывался о том, насколько правдивы слова хамоватой торговки. Ему совсем не важна была правда, у него была правда своя, которая заключалась в том простом факте, что табурет ему нравится. Сам он никогда на него не садился: табурет был для него некой особой вещью, главным элементом дома, которым он непременно гордился и дорожил. Но с недавних пор табурет стал собственностью кота, который всякий раз выбирал именно его. По началу Анатолий Викторович пытался протестовать, но потом сдался и предоставил коту полные права на пользование табуретом.

Как только миска наполнилась кормом, кот торопливо спрыгнул вниз и принялся за еду. Анатолий Викторович ухмыльнулся, в который раз почесал шею и направился к ванной. Вода. Паста. Полотенце.

Стоя у стены, Анатолий Викторович долго вглядывался в зеркало. Мягкие черты лица и жёсткие скулы казались незнакомыми, словно он видел их настолько часто, что совсем не обращал внимания, но теперь внезапно прозрел и даже не знал, что и делать с приобретённым прозрением, свалившимся из ниоткуда. Постояв ещё немного, он невольно расплылся в улыбке, подмигнул своему отражению, затем поправил длинную седую прядь и вернулся в комнату. По обыкновению он любил каждое утро зарываться в своей домашней библиотеке, перебирая пыльные стопы книг, пролистывая романы, рассказы, пьесы и, конечно, стихотворения. Библиотека, несомненно, была его гордостью: самые лучшие работы литераторов и публицистов, самостоятельно отобранные со вкусом и знанием дела. С величайшим удовольствием он воспроизводил в памяти старые строки забытых всеми стихов, время от времени озвучивая некоторые отрывки. Его бархатный голос ещё не утратил былой силы. В потоке страсти он напрочь забывал обо всём, перед его глазами плыли до боли знакомые образы юношеской любви, приключений, романтических мечтаний. Он и теперь не переставал мечтать, но ныне всегда делал это с иронической насмешкой. Он не загадывал чего-то великого, грандиозного – нет. Его мечты отныне состояли из небольших, житейских радостей. И большую часть свободного времени он не переставал подстёгивать сам себя за это.