Старомосковские жители

— Вы злодей, полковник! Государь император призвал нас с вами на службу, в которой до́лжно не оставлять страждущего ссыльного без утешения. Мы, милостивый государь, не на берегах Сенегальских, и Они тоже имеют права. Русский человек приходит к нам, наслышанный о великодушии матушки Москвы. Вы не исполняете свой долг, полковник!

И тут Гааза осенило. Как он только раньше об этом не подумал. Ведь делал уже так года два назад.

— Егор! Гони к воротам и загороди выход.

— Будет исполнено, ваше превосходительство!

Егор по-разбойничьи свистнул и погнал Гнедка с Ганимедом к выходу.

— Что?! — У Миллера даже уши побелели, а кончики николаевских усов затрепыхались. Он обвел взглядом арестантов.

Люди в верблюжьих халатах, нанковых тулупах, а кое-кто лишь в поддевках и армяках с любопытством и нескрываемой ехидцей поглядывали на него. Миллер с надеждой поискал взглядом офицеров, но тех, как нарочно, не было рядом — ушли поправлять амуницию у конвойных солдат. Четверо казаков, верхом на лошадях, тоже почему-то не смотрели в его сторону.

А пролетка бунтовщика лекаря уже перегородила выход.

Бунт. Сговорились все. Ну, я устрою им. Миллер уже мысленно строчил рапорт генерал-губернатору о том, что присутствие придурковатого лекаря в пересыльном замке весьма излишне и причиняет множество замешательств в службе; что Гааз потворствует преступникам, желает беспорядков, а при удобном случае и переворота, в чем караульные офицеры и солдаты своим нерадением по службе составляют ему компанию…

Но это потом. А сейчас, в сей момент, когда он, полковник Миллер, покинут всеми, на что решиться? Надо с достоинством повернуться и уйти, снять с себя ответственность за творимое безобразие… Но что это? Сюда спешит унтер-офицер, посланный за членом врачебной палаты, а рядом с ним вышагивает долговязый господин. Наверно, это он и есть доктор-инспектор. Ну, тогда можно и подождать, пока наконец будет разоблачен юродивый лекарь.

Член врачебной управы Николай Христофорович Кетчер воистину был детищем своего родного города, он не представлял себя без Москвы, и она ему платила тем же. Здесь одни его знали, как переводчика на русский язык «Кота Мурра» Гофмана и трагедий Шекспира; другие — как карбонария, принадлежавшего в молодости к знаменитому кружку Станкевича; третьи — как гостеприимного хозяина, у которого по праздникам много пьют; четвертые — как бывшего редактора «Журнала министерства внутренних дел»; пятые — как завзятого огородника, любящего поутру копаться в саду; шестые — как неблагонадежного человека, помогшего сумасшедшему (названному так по приказу Николая I) Чаадаеву переложить на родной язык и напечатать в «Телескопе» его французское письмо о России; седьмые — как литератора, решившегося подготовить и издать двенадцатитомное Собрание сочинений умершего от чахотки Белинского; восьмые — как атеиста, читавшего на ночь вместо молитвы речи Мирабо и статьи Маркса; девятые — как друга профессора Грановского и актера Щепкина; десятые — как юрода, даром лечившего больных в своем околотке… Но никто, конечно, не знал всех его ипостасей!

И этого человека, как бы в надсмехательство над Миллером, да не только над ним, но и над самим генерал-губернатором графом Закревским и даже над!.. Но нет, остановимся на графе. И такого человека, как Кетчер, московское губернское правление прикомандировало к пересыльной тюрьме для контроля за широким применением Гаазом понятия о нездоровье ссыльного!

Худощавый, на голову выше унтер-офицера, в распахнутом верблюжьего цвета пальто и поношенном сюртуке, с ворохом всклоченных волос, толстыми губами, расплывшимися в улыбке, дешевой сигарой в зубах, в треснувших очках Кетчер показался Миллеру фантастическим, кошмарным существом, а отнюдь не инспектором.

«Вот среди какого общества приходится работать, — горестно вздохнул полковник. — Я бы его на порог своего дома не пустил. Никакого понятия о приличии ни в одежде, ни в манерах. Он сам-то на разбойника похож». Миллер рассмеялся удачно найденному сравнению и несколько раз повторил его, чтобы сегодня вечером в Немецком клубе вставить в шутливый рассказ о тюрьме и своих приключениях в ней.

— Федору Петровичу привет! — подняв руки в приветствии, закричал Кетчер еще издалека. — Все воюешь с бездельниками?!

Лицо Гааза засветилось улыбкой, он тоже замахал руками и почувствовал вдруг себя молодым.

— Воюем помаленьку, Николай Христофорович.

— Дай-ка убор, — обратился Кетчер к унтер-офицеру.

Митрий бережно протянул шляпу с широкими, волнистыми от времени полями. Кетчер натянул ее поглубже и подошел к обернувшейся в его сторону колонне.

— Вот эти четверо, — показал унтер-офицер на отделившихся от колонны арестантов. — Все они здоровы, а их превосходительство говорят — больны.

Четверых подвели к Кетчеру, они с подозрением и опаской глядели на господина врача, должного решить их участь.

— А ну, раскройте-ка свои пасти, — приказал веселый господин.

Николай Христофорович сверху вниз заглянул каждому в рот и присвистнул.