Старомосковские жители

Но в Москве об одиночных камерах и прочих усовершенствованиях тюремного быта слышали краем уха. Всяческих циркуляров из Петербурга приходило так много, что не знали, за что браться, а потому вовсе ни за что не брались, здраво рассудив, что главное — очистить бумагу, то есть ответить на нее позаковыристей и поставить галку в графе «Принято к исполнению».

Майор Кутасов чувствовал, что вверенная ему тюрьма из-за отсутствия нововведений не по нраву генералу, и повел господ окружным путем к сараю, который специально держал для всяческих проверок, осмотров, экскурсий. Здесь содержалась чистая, благородная публика — бывшие дворяне.

— Здорово, ребята! — нарочито бодро произнес генерал, смело переступив порог камеры.

За ним в темницу влился длинный шлейф сопровождающих.

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — хором прокричали все пять арестантов, вскочив с кроватей.

Генерал, а следом два полковника, отец Исидор, смотритель и шестеро солдат при ружьях с примкнутыми штыками обошли строй. Дамы и Лукин с отчаянной обреченностью топтались у порога. Генерал дружелюбно поглядывал на чистеньких арестантов в новеньких верблюжьих халатах и крепких сапогах.

— Жалобы есть?

— Никак нет!

— Почему на кроватях нет табличек с именами? — строго заметил генерал Кутасову.

— Так ведь, почитай, каждую неделю народ меняется, — захлопал глазами смотритель. — Не напасешься.

— К двадцать пятому числу сделать и доложить.

— Есть!

Генерал подметил, что взгляды всех дам обращены на него, и только на него. В нем они видели свою защиту, видели ум и оплот России. И хотелось блеснуть, показать себя в настоящей службе, а не только в осмотре довольно сносного арестантского помещения. Генерал с понимающей улыбкой полуофициальным тоном обратился к смотрителю:

— Майор, вы, наверное, думаете, что я не знаю свой народ? Нет, голубчик, я знаком с Россией не понаслышке, не по балам да книгам. Вы думали, я не догадаюсь, что эта камера для благородных?.. Не получилось, майор, я не слепой и вижу, что тут и посуда оловянная, и койка у каждого своя, и подушки волосяные. Так что ваша хитрость не удалась, придется вести нас в камеры, где содержатся самые что ни есть низкие люди. И не надо ничего скрывать, со мной это бесполезно.

Смотритель опешил и залепетал извиняющимся тоном:

— Как же туда с дамами? Там, извините, вонь. Да и дерзят они, ваше превосходительство. Народ-то все отчаянный.

— Дамы, если конфузятся, могут подождать на воздухе. — Графу очень хотелось, чтобы они пошли все же с ним и увидели, как он умеет обходиться с преступниками. — Остальные за мной.

Все потянулись на двор. Генерал теперь сам выбрал арестантскую казарму около южной стороны забора и направился к ней. Смотритель все же забежал вперед и суетливо закричал в полумрак сарая:

— Встать! Живо, живо. А ну, поднимайтесь, хамье, генерал с вами говорить будет.

Из дверей дохнуло теплом, гнилой рыбой и человеческим потом. Вслед за солдатами господа и дамы вошли вовнутрь и теперь жались возле стен, задыхаясь от зловония. Генерал сообразил, что здесь бравость следует поубавить.

— Пусть, кто хочет, сидит, — окинув взглядом трехъярусные нары, с которых с ленцой слезали арестанты, разрешил он.

Теперь надо было завоевать расположение каторжников, и генерал, посуровев голосом и очами, набросился на смотрителя:

— Отчего это безобразие? Думаете, раз они преступники, то могут не дышать? У вас тут все пропахло квашеной капустой. Сейчас же проветрите.

— Осмелюсь доложить вашему превосходительству, померзнут все, коли проветривать. Да и привыкшие они к запаху, не жалуются.

— Не говорите глупостей, майор. Лучше бы научили своих поваров делать квашеную капусту в порошке по методу Массона. Тогда у вас будет и чистота, и свежий воздух. Или опять спорить будете? Неужто я непонятно говорю?

— Будет исполнено, ваше превосходительство. Мы свое место завсегда знаем, а потому премного благодарны, что нас вразумляете, — вытянув руки по швам и щелкнув каблуками, подобострастно ответил смотритель.

«Пусть себе забавляется, — подумал майор о генерале. — Его небось жизнь-то ни разу не крутила, не ломала, раз гнилую селедку с капустой путает».

— Я проверю, — уже дружелюбно предупредил генерал, умилостивившись трепетом майора.

А к Лукину подошел, как он представился, бывший чиновник — сорокалетний мужчина в сермяжных штанах, латаном халате и котах на босу ногу. Его черные как уголь глаза беспрестанно метались. Он, вертясь, заговорил тоненьким голоском:

— Позвольте папиросочку, ваше высокоблагородие.

Высокоблагородием еще никто Лукина не называл, и он, совсем забыв, что перед ним преступник и его надо страшиться, достал папиросы.

— Давно не видал-с порядочного обхождения. — Бывший чиновник раскурил папиросу и теперь тщательно держал ее между пальцами. — Приятно-с. А тут мужики, извините, грубость-с. А я и сам, ваше высокоблагородие, в прошлом бла-ародный был чиновник.

— И че? — с любопытством перебил Лукин.