Старые долги

Старик, несомненно, хотел сказать «тешишь», но то ли протез во рту чуть сдвинулся, то ли с закрытыми глазами он затруднился четко выговорить слово… Иннокентий Павлович рассмеялся, радуясь, что шеф восстал к жизни, и чувствуя себя несколько отмщенным.

— Отдайте Юрчикова, — попросил он миролюбиво.

— Зачем он тебе?

— Мне? — удивился Иннокентий Павлович. — На кой он мне! Он сам по себе, талантлив, дьявол! Поведение «Марты» предсказал в магнитном поле! И Лауренса подтвердил…

— Врешь! — сердито сказал шеф. — Лауренса ты подтвердил.

— Лауренса я. А «Марту» он.

Старик долго молчал. Билибин тоже помалкивал, хотя его так и подмывало на дерзости: ему не привыкать было, да и не хотелось выступать в роли просителя.

— Вот я и говорю, — наконец нарушил молчание Старик, вновь прикрывая глаза, оседая и уходя от мира. — Суетишься, самолюбие тешишь… Если правду про этого… Юрчикова… А пришел с чем? «Имею основание и право!» Поверить не можешь, что стал человеком. Проверяешь: все ли поняли?

«Силы небесные! — взмолился про себя Иннокентий Павлович. — За что мне такое испытание? Дайте мне кротость!» Не выдержав, он выскочил из кресла:

— Можете вы что-нибудь сделать? Не можете — скажите прямо!

Иннокентий Павлович в сердцах уже собирался махнуть на все рукой и покинуть негостеприимный сегодня кабинет, но Старик спросил, испытующе вглядываясь в лицо Билибина:

— Про «Марту» тоже врешь?

— Нет.

— Я проверю.

— Проверяйте.

Старик знал, что через несколько лет, если толковый парень Юрчиков займет свое место в их ряду, Иннокентий, скорее всего, станет говорить о нем более сдержанно, а еще через несколько лет раздраженно, считая, что заслуги его явно преувеличены. Но это будет еще не скоро — когда Билибин уже не сможет тягаться с Юрчиковым. Судя по тому, с какой решительностью Иннокентий заботился о молодом даровании, он находился еще в хорошей форме.

Говорят, истинный талант всегда пробьет себе дорогу. Как же! Очень удобная мысль для тех, у кого крепкие локти: если пробился — значит, талант! На глазах у Старика молодые люди с блестящими данными, одержимые идеями, становились заурядными сотрудниками только потому, что не обладали житейской разворотливостью и давали оттереть себя в сторонку. Впрочем, Старик отнюдь не считал свои отношения с Иннокентием Павловичем меценатскими. В свое время он нуждался в Билибине, как ныне Иннокентий нуждается в Юрчикове, может быть даже не сознавая этого. Электрический разряд возникает лишь между двумя электродами.

…Через четверть часа Иннокентий Павлович, очень довольный, прощался со Стариком. Ласково поправил ему сбившийся галстук-бабочку, оценивающе обошел, вокруг.

— Если бы вас не выдавали ворчливость и жажда читать мораль…. Вполне, вполне… Ваську Соловьева вы превосходно уложили…

Старик отстранился.

— Давно я тебя, Кеша, не видел…

— И век бы еще не видеть? — улыбнулся Билибин.

— Нет, почему же… Ты почаще заходи. Боюсь, отвыкну, путать начну. Больно уж вы все похожи стали…

И, не дав опомниться Билибину, подтолкнул его к двери.

Шеф определенно сказал какую-то гадость, кажется, даже подвел некоторые итоги. Иннокентия Павловича это не слишком удручало: комбинация, задуманная Стариком, была отменной, простой, как все гениальное. Сводилась она к тому, что Соловьев, выбив новые штаты для института, тем самым дал возможность зачислить Гену Юрчикова в отдел Билибина. Конечно, предстоял скандал, но шеф все расходы брал на себя.

Он не расстроился бы, даже если бы догадался, с кем сравнивал его Старик, скорее всего, пожал бы плечами: «Сдал, совсем сдал шеф!» — тем самым подтвердив мнение Старика. Но он не знал о визите Соловьева, и такая мысль не пришла ему в голову.

По правде говоря, Иннокентий Павлович вообще несколько дней не думал о своем разговоре с шефом, а следовательно, и о Гене Юрчикове. В институте начинался новый эксперимент, надо было закончить статью, а тут еще передали, что его разыскивает Олег Ксенофонтович, не может найти, просит позвонить. Билибин был едва знаком с ним. На каком-то совещании Соловьев торжественно, со всеми титулами, представил их друг другу. Помнится, они даже говорили довольно долго… Но о чем? Этого Иннокентий не мог припомнить уже через полчаса. Ощущение было такое, словно побывал на приеме у дипломатов дружественной страны: все очень мило, подчеркнутая сердечность, а если что и вспоминаешь, так бутерброды с черной икрой и соответствующие напитки.

Иннокентий Павлович даже хотел пойти к Василию Васильевичу: может быть, тот знает, зачем понадобился он начальству? Втайне он надеялся, что Соловьев перехватит по привычке инициативу и снимет с него обязанность звонить кому бы то ни было. Наверное, так оно и случилось бы, но тут Иннокентия Павловича снова позвали к телефону.