Старые долги

Василий Васильевич умолк. С ним происходило нечто удивительное. Несколько минут назад он ощущал себя только шахматистом, оценивающим позицию, все его мысли были заняты одним: дать понять Иннокентию, что и он причастен к событию, которое произошло вчера вечером. Но вот словно бы огненный гром оглушил лесную уютную тишину: игрушечная шахматная позиция стала реальным полем битвы. Василий Васильевич понял, что наступил счастливый миг, когда решается судьба сражения, которое он вел много лет, с тех самых пор, как почувствовал в себе великую силу.

Соловьев поднял голову. У него было вдохновенное и суровое лицо полководца, перед глазами которого в муках и крови падают сотни его солдат, но там, в глубине обороны противника, уже выигрывая сражение, может быть решающее судьбу всей войны. Только что он искренне радовался успеху Геннадия и восхищался талантом Иннокентия и был озабочен лишь тем, чтобы не оказаться в стороне от их успеха, потому что, по правде говоря, имел об исследованиях Юрчикова представление лишь постольку, поскольку использовал их в своей последней книге. Теперь он скорбел, видя, как падают боевые друзья, прошедшие вместе с ним трудный путь. Но победа без жертв не дается, тем более что в данном случае жертвы были условием ее. Еще одно усилие — а там подоспеет резерв, он и закончит битву. И битва станет историей, а Соловьев ее героем. Иными словами — Основоположником, Корифеем. Никто не вспомнит о жертвах, на которые он вынужден был пойти, никто не станет разбираться в тончайших интуитивных его замыслах, когда он, еще не предчувствуя надвигающихся событий, обеспечивал себе резерв — тех самых новых научных сотрудников, которых должен был выхлопотать ему Олег Ксенофонтович…

— Да! — произнес он наконец, и голос его, привыкший за эти мгновения к грохоту боя, прозвучал жестко и трубно. — Науку остановить нельзя!

Завтракали они молча и молча садились в машину. Перед Василием Васильевичем все еще стояли волнующие картины воображаемого сражения. Иннокентий Павлович, видя отблески в его глазах, злился, не зная, что предпринять. Как бы ни хвастался он, уверяя, что у него «своих идей — навалом», он прекрасно понимал: эта стоит всех других. Он и сам, конечно, мог бы поехать в главк или вновь попросить Старика вмешаться. Но буквально на днях он отправил Олегу Ксенофонтовичу неодобрительный отзыв о рукописи. Старик же все сделал, чтобы Юрчиков остался в институте, и теперь попросту выгонит не дослушав. Действительно, придурок парень, Василий Васильевич прав! Науку остановить нельзя! Пострадают потомки, за счастливую жизнь которых Иннокентий Павлович чувствовал личную ответственность, ощущая себя необходимым звеном между прошлым и будущим.

И все-таки Билибин обрадовался, когда Соловьев, высадив его у института, стал разворачивать машину, чтобы ехать в главк.

— Без Юрчикова не возвращайся! — напутствовал он своего приятеля.

Василий Васильевич уже вполне был готов отправиться в путь, перегнувшись, тянул к себе дверцу, которую придерживал ногой Билибин.

— Что еще? Что тебе? — нетерпеливо спросил Соловьев.

— В крайнем случае, — нерешительно произнес Иннокентий Павлович, — в крайнем случае обойдемся без него. Только в крайнем случае. Если уже никакого выхода не будет, слышишь? В конце концов, действительно, сколько можно с ним возиться!..

Не ответив, Василий Васильевич захлопнул дверцу.

По институту еще со вчерашнего вечера волнами ходили слухи. Билибина ждали с нетерпением. Пришлось задержаться в коридоре, устроить небольшую пресс-конференцию, чтобы напустить еще больше туману. Вопросы сыпались со всех сторон:

— Правда ли, что вчера произошла драка между вами и Геннадием?

— Да, правда…

— Если не секрет, из-за чего?

— Нет, не секрет. Пришлось отстаивать честь и достоинство одной прелестной девушки, о которой дурно отозвался Г. Юрчиков.

— Как он отозвался?

— Сказал, что она искусственная блондинка, а это заведомая ложь!

Шум в коридоре, возгласы: «Мы серьезно спрашиваем!», «Противный!»

— А Юрчиков говорит, будто вы вчера глобальную идею выдали. Это верно?

— Нет, неверно. Глобальные идеи я выдаю только по четвергам и только по предъявлении справки месткома о погашении задолженности в кассу взаимопомощи.

Шум в коридоре, протестующие возгласы: «Очень остроумно!», «Энтропия!», «Противный!»

— Дамы и господа, — сказал тогда Иннокентий Павлович, обидевшись. — В таком случае я закрываю пресс-конференцию, благодарю за внимание, катитесь от меня к бабушке…