Старые, малые и другие

Теперь, когда Михеев нуждался в лечении гораздо больше, чем Антверпен, воробей совершенно забыл, как отвратительно он чувствовал себя всего минуту тому назад. И он взялся за лечение кота: расстелил чистую простыню, уложил на нее стонущего Михеева и стал его обмазывать соком столетника. Вася только подставлял всё новые и новые листики, чтобы воробей их отклевывал и прикладывал к ожогам. И всю эту процедуру Антверпен проделал героически – одним крылом. Второе, с компрессом из Васиного сока, бессильно болталось и только мешало ему.

Вася, сидя в своем горшке, не мог сдержать слез и причитал не переставая – за что ему такое несчастье, почему он родился жалким растением, у которого нет ни рук, ни ног, чтобы помочь своим друзьям в беде. Друзья утешали его как могли: Антверпен говорил, что не встречал ни среди животных, ни среди растений такого образованного и такого благородного существа, а Михеев сквозь стоны слабым голосом сказал, что он особенно любит его именно за то, что он растение и что его зеленый цвет такого редкого и прекрасного оттенка, какой не встречается у птиц и животных, даже у африканских: у лягушек, к примеру, противный грязноватый оттенок, а зеленая окраска попугая нестерпимо вульгарна.

Антверпен тем временем отклевывал от Васи по листику, пока не обнаружил, что от столетника почти ничего не осталось: всего один маленький лист торчал из земли!

Неумытые сороконожки, оставшись без надзора взрослых, заснули прямо на столе, среди грязной посуды…

Глава девятая

Малыши проснулись и подняли страшный шум – просили есть. Михеев был так измучен ожогами, что и хвостом шевельнуть не мог. Антверпен закряхтел в своей клетке и вылез, волоча больное крыло, чтобы приготовить завтрак. Молока не было. Но рюкзак с зерном стоял у двери, и на несколько дней еды сороконожкам должно было хватить. Пока воробей, шатаясь от слабости, варил детям кашу на воде, они дружно били ложками по столу и кричали: “Каши! Каши! Каши!”

Антверпен, из последних сил мешая кашу, обратился за помощью к другу:

– Вася, объясни им, пожалуйста, что сырые зерна вредны для детского пищеварения.

Антверпен обернулся к Васе, чтобы получить от него поддержку, но – о боже! – Васи в горшке не было. Почти не было.

Вместо пышного зеленого куста в горшке торчал один-единственный, усохший за ночь листик.

– Погиб! – завопил Антверпен. – Вася погиб! Вася засох! О горе! Он отдал все свои прекрасные, толстые, здоровые листики, чтобы вылечить Михеева, а себе для жизни оставил один-единственный листик, и теперь он погиб! Умер бедный наш друг!

Михеев заплакал на печке. Но он был так слаб, ожоги вызывали такую ужасную боль, что он не мог встать.

– Он умер, – сказал один из малышей.

– Надо посмотреть, как это, – сказал другой.

Один за другим они влезли на подоконник и заглянули в горшок: вместо могучего рослого столетника с множеством толстых листьев в середине горшка торчала какая-то сухая закорючка.

Горько плакал Михеев, облепленный целебными листьями.

– Он умер из-за меня! Он отдал все свои листья, чтобы залечить мои раны!

Антверпен хотел сказать что-то утешительное, но ему ничего не приходило в голову.

Зато один из малышей, наверное, самый смелый, сказал:

– Не плачь, Михеев. Он умер из-за нас. Ты не виноват. Это мы нарочно разбросали яблочную кожуру, потому что хотелось посмотреть, как ты шлепнешься.

– Это ты хотел, чтобы Михеев шлепнулся? – спросил Антверпен у самого смелого, но он сразу же пискнул: “Не я!” – и спрятался среди братцев и сестер. – Так кто же из вас хотел, чтобы Михеев шлепнулся? – спросил пораженный Антверпен.

Малыши закричали вразнобой:

– Не я! Не я! Все хотели! Никто не хотел! Все! Мы все кидали кожуру! Я не кидал! Ты кидал! Мы все кидали!

“Как они напоминают мне моих братьев, – подумал с грустью Антверпен. – Такая же злая толпа”.

– Не ругай их, Антверпен. Это несчастный случай, и я виноват во всем сам. Бедный наш Вася! – прошептал с печи Михеев слабеющим голосом.

– Только не умирай, – взмолился Антверпен. – Прошу тебя, не умирай.

– Если я умру, похорони меня рядом с нашим другом Васей, – раздался с печи голос Михеева.

– Тогда я и сам умру от горя! – воскликнул Антверпен.

И тут раздался дружный рев малышей-сороконожек.

– Но мы не хотим, чтобы все умерли! – закричал один.

– А кто принесет нам поесть? Антверпен, не умирай! – закричал второй.

– А кто принесет молоко? Михеев, не умирай! – закричал третий.

– Мы больше не будем разбрасывать яблочную кожуру! – закричал четвертый.

– И вообще – где наша мама? – заплакал пятый. И тут все они вспомнили, что давно не видели маму Марью Семеновну. И подняли такой крик, какого еще никто не слышал. Они пищали, скулили, ревели, рыдали и выли. Они не вспоминали про маму все эти дни, но вдруг оказалось, что она им очень нужна.

А мама Марья Семеновна уже неслась на всех сорока ножках по дорожке к дому на предельной скорости. На спине она тащила огромную толстую книгу, на которой было написано: “Как воспитывать непослушных детей”. И к дому она поспела как раз в ту минуту, когда вопли ее детей достигли предельной громкости.