Старые, малые и другие

А Михеев сидел, молчал и продолжал загадочно улыбаться, как будто он знал что-то такое, что известно ему одному. Так оно и было: ему пришла в голову мысль, что хорошая книжка делает свое дело, даже если ее некому прочитать. Но он пока решил ничего не говорить об этом своем соображении другу Антверпену, а еще немного подождать.

Ждать пришлось совсем недолго. На следующее утро сороконожки первым делом побежали смотреть на Васю. Он за ночь еще немного подрос, а когда они к нему подошли, он прошептал очень тихо и не очень разборчиво: “Здравствуй-те!”

Сороконожки снова выстроились друг за другом от верха бочки до клумбы и опять начали поливать Васю из кружки.

Днем Михеев подошел к Васе, понюхал его, погладил лапкой, на которой отрастала очень успешно новая шерсть, пошептал ему что-то и ушел вполне довольный. В этот день он решил, что уже окончательно окреп. Под вечер он взял пустой бидон для молока и пошел на работу.

История, в сущности, близится к концу: через неделю Вася вырос до взрослого состояния, он вспомнил почти все, что с ним происходило в прошлой жизни, когда он был старым столетником и стоял на подоконнике. Теперь он был снова молодым. Хотя одно его удивительное качество не восстановилось: читать он теперь не умел.

За то время, пока маленькие сороконожки поливали Васю, помогая ему вырасти, они сами повзрослели и поумнели и даже стали сомневаться в том, стоит ли разбрасывать яблочную кожуру.

Настал момент, когда Михеев высказал вслух мысль, которая пришла ему в голову, когда он сидел с Антверпеном на подоконнике, а Вася был младенцем: хорошая книжка делает свое дело, даже если ее некому прочитать.

Этой мыслью он поделился с Васей, и Вася с ним в принципе согласился. Тем более что к этому времени он уже выучил все буквы и не терял надежды снова научиться читать.

А у Антверпена тоже возникла своя собственная мысль, касающаяся воспитания. Она была короткой, как воробьиный нос: у каждого существа должно быть имя! Хорошее, правильное имя. Как у него самого. Пока он был Перхач, дела его шли плохо, а когда он стал Антверпеном, все пошло на лад. Следовательно, надо исправить упущение неопытной Марьи Семеновны – немедленно придумать имена всем ее детям. Мысль эта всем чрезвычайно понравилась, и в первую очередь самим сороконожкам. Оставалась одна нерешенная проблема: откуда брать имена? Тогда Вася поднатужился и вспомнил, как складывать буквы в слова. На новое освоение чтения у Васи ушло два дня: оцените его огромный талант!

Через два дня утром Вася попросил, чтобы его с клумбы перенесли на подоконник. Там он открыл энциклопедию и начал читать заглавия всех статей от А до Я. Сороконожки выбрали себе имена по вкусу: Абеляр, Авраам, Агат, Аритмия, Афина Паллада и так далее – до Японии. И какое же это было счастье!

Конечно, они по-прежнему были очень похожи друг на друга, но теперь у каждого было свое собственное имя, и теперь они называли друг друга очень торжественно: брат Агат! сестра Япония! Больше всех радовался Вася, который достиг своей прежней мудрости. Последнее его высказывание как раз и свидетельствует о том, насколько он умен. А сказал он следующее:

– Дорогие мои Абеляр, Авраам, Агат, Аритмия, Афина Паллада… и так далее до Японии! Уважайте свое имя! Существа, которые уважают свое имя, не разбрасывают яблочную кожуру по полу, не швыряют окурки и пустые бутылки на землю, не гоняют на мотоцикле без глушителя, не обижают слабых и любят всех, даже тех, кто на них нисколько не похож, например воробьев, кошек и столетников! А те, кто своего имени не уважает, составляют дикую толпу, которая разбрасывает яблочную кожуру и так далее и тому подобное отсюда и до самой Японии!

Какая мысль!

Михаил Горелик. Истории про…

Мышиный апокалипсис

“История про кота Игнасия, трубочиста Федю и Одинокую Мышь”. Почему в названии рассказа Улицкой нет таракана? Таракан важен, не говоря уже о том, что он забавен и мил, все перечислены, он нет, за что такое изъятье?

История эта начинается с семейного контекста – классическое начало, фирменный прием Улицкой: не сама по себе, не в капусте нашли, не из банной сырости, исторически укоренена, маленький листок обильнолиственной кроны.

У мышей, как всем известно, очень большие семьи. У каждой мыши, кроме многочисленных братьев и сестер, кроме родителей, бабушки и дедушки, есть еще пять-шесть поколений живых предков.

Пять-шесть поколений живых мышиных предков – профессиональное замечание, биофак, опыт университетских лабораторий, привет из юности, не то что бы с регулярной постоянностью, но время от времени вдруг дает о себе знать, Одинокая Мышь в известном смысле мышь лабораторная, то есть определенно, определенно лабораторная.