Старый рыцарь

— Подумайте хорошо, сир, — жалость — вот что прочитал Фолкмар в глазах Мерринта. Он ненавидел жалость по отношению к себе. Быть может, он принимал сочувствие — ощущение благородное, но было ничего унизительней, чем жалость, — Откажитесь от посвящения, это все решит. Какое у мальчишки будущее?

— Достойное! — вспылил Фолкмар из последних сил, — Или лорд Коньеро приказал тебе еще и мести своим языком? Ты пришел, чтобы исполнить сказанное, так делай это! Мой ответ — нет! — упрямо ответил Фолкмар Упрямый, — Другого ответа пусть не ждет. И передайте ему, что все, что северяне говорят о южанах — правда.

Алая краска залила лицо Мерринта в одно мгновение, будто его ошпарило кипятком. Поджав губы, он развернулся гордо и прытко. И если бы Фолкмар передумал в эту секунду, в это мгновение — не остановился бы. Южане еще и очень горды — это Фолкмар уже знал по себе.

Дуг вскочил на ноги, когда Мерринт седлал коня, в его движениях он уловил раздражение и обиду. Когда растешь в трущобах, быстро учишься различать языки тела и выражения лиц. Когда конь пустился в галоп, мальчишка смотрел ему в след. Пегий конь поднял бы столб пыли, если бы сейчас была середина лета. Но земля еще оставалась сырой, и ничего, кроме пустого раздражения и резвых копыт Дуг не увидел.

— Скажи, Дуг, тебе удалось побывать в храме? — услышал он позади.

— Я был там, — ответил мальчишка.

— Ты… ты видел его?

— Высокого старца в синем и с длинной бородой?

— Да… да… его, — в голосе Фолкмара не чувствовалось надежды, только немощь. Ведь если бы Дуг встретил его, неужто бы не сказал?

— Нет, сьер, простите, но я не видел никакого старика.

— Кроме меня, — грустно улыбнулся Фолкмар, — Ну а деньги? Куда ты дел их?

— Я отдал их Отверженному.

— Да, да… конечно же. Ты сделал все, о чем я тебя попросил, — кивнул Фолкмар, — Но лучше бы ты отдал их прямо в его руки… Но раз уж так… Эх, Дуглас, Дуглас… Везде закрытые двери. Судьба любит посмеяться над нами. Интересно, что она чувствует, когда затевает свою игру? Она так любит давать надежду и сразу отбирать ее. Открывается одна дверь, потом еще… и тут же закрывается. Чтобы открыть еще одну, приходится приложить так много сил… А потом она снова захлопывается, прямо у твоего носа. Наверное, в этом есть какая-то забава, вот только мне совсем не смешно. Когда видишь открытую дверь и что за ней… в них всегда надежда, очень часто единственная твоя надежда. Был бы другой выход, чтобы не гоняться за этими дверьми… и не думать о них вовсе, чтобы все было легко и просто… но этого выхода нет. И мне бы подняться и идти к Маркусу, я бы приложил великие усилия, но Маркус мертв… Это моя последняя закрытая дверь. Легче уже не будет.

— Не говорите так, сьер, — обескураженно ответил Дуг, вглядываясь в даль, — Все обязательно наладится… может, нужно еще немного потерпеть?

— Разве у меня есть выбор?

— Сьер…

— Что такое?

— Там какие-то всадники. Их очень много, и они вроде как едут сюда.

— Кого еще принесла там нелёгкая? — Фолкмар приподнялся, но не смог встать, он опустился на остывшую сумеречную землю, больная спина его вновь почувствовала под собой жесткое дерево, — Дуглас… уйди оттуда, иди сюда. Где… где мой меч?

— Он у вас прямо под рукой, сьер. Но зачем он вам? Может, это добрые всадники.

— Я лежу под этой осиной уже не первый день, с раной в груди — всадники, которых я встретил, оказались не добрыми. Я не доверяю судьбе. Иди сюда и не отходи далеко.

Они окружили их со всех сторон, после того как спешились со своих крепких скакунов. Высокие рыцари в вороненых латах, черных, как наступающая ночь. Кожа их была бела, ведь северяне так и не научились загорать. На них смотрели с десяток пар голубых, зеленых, карих и серых глаз. Что бы они не видели, Фолкмару это было не важно. Его разгоряченная рука слабо сжала холодную рукоять клинка, вздох удался ему трудно:

— Не подходите, — прохрипел он, свободной рукой удерживая плечо Дугласа, чтобы тот не вздумал делать глупости, — Не подходите, или я…

Наступила могильная тишина. Сильное волнение отобрало последние силы, Фолкмар закрыл глаза. К вечеру ветер стал холодным, только пение сверчков напоминало, что наступило лето. Но сейчас они притихли, будто боялись перечить высоким незнакомцам. Даже крепкие кони не смели издать звука без приказа своего всадника. Тишина стала такой глубокой, что Фолкмар мог видеть ее сквозь веки.

«Пожалуйста, все что угодно, лишь бы не слышать эту тишину».

— Каковы бы ни были храбрыми мои воины, им есть чему у вас поучиться, — словно лезвие, разрезал тишину твердый грубый голос.

Фолкмар распахнул глаза.