Старый шут закон

Бэтт был удовлетворен. Он по очереди похлопал по перчаткам Фарли, а затем знаком велел Арту позаботиться о нем. Фарли тут же беззвучно разрыдался. Арт был похож на иллюстрацию из книжки о привидениях.

Зубами развязав тесемки на перчатках, Бэтт подошел к раковине и подставил голову под струю. Он смертельно устал — той опустошающей душу усталостью, которая наступает после жестокого, изнурительного боя. Правда, к усталости примешивалась еще и радость победы. Ну и что с того, что сердце глухо стучит в груди, подбородок весь в ссадинах, а левое ухо завтра будет бесформенно распухшим? Он снова пустит в ход свою старую шуточку: «Ухо? Это все моя Эгги, тарахтит в него, что твоя молотилка».

Свои перчатки Бэтт повесил в шкаф, как есть — липкими от крови, но, когда Арт принес ему перчатки Фарли, он аккуратно их вымыл. Половина успеха — в одном лишь контрасте между чистой и окровавленной парами. Стоит этим соплякам увидеть обе пары перчаток, как они уже готовы. Вначале их берет испуг, потом они приходят в ярость, затем теряют способность соображать, тут им и крышка.

Черт бы побрал этого мальчишку О’Брайена: он-таки заставил тебя призадуматься — а сможешь ли ты сам, когда придет время, держаться так же хорошо. Неужели и тебе придется столько мучиться? А может, раз ты вдвое старее, так и загнешься скорее? И кто он будет, тот тип, что совладает с тобой? Нетерпеливый мальчишка с милосердным молниеносным ударом? Или мстительный прожженный ублюдок, который примется нарочно оттягивать твой неотвратимый конец, чтобы подольше насладиться твоими муками и унижением, пока последние минуты не станут вечной пыткой? Или мясник, который сделает из тебя отбивную и изуродует до неузнаваемости?

Бэтт давно подготовил Эгги к подобной возможности. Он не раз повторял ей, что шерифа или помощника шерифа на каждом шагу подстерегает насильственная смерть, и уж если с ним такое случится, то чтобы никому, кроме гробовщика, не позволяла смотреть на его тело. И даже чтобы на похоронах крышка гроба была заколочена. «От моей рожи и при жизни люди шарахались», — сказал он ей, но истинная причина была не в этом. Просто он не хотел доставлять никому удовольствия увидеть себя мертвым, беспомощным, изуродованным — пусть уж запомнят его бойцом…

Черт бы взял этого Фарли! Не успел ты кончить с ним, а в голову уже лезут мысли о смерти, о торжестве врагов. Мысли побежденного…

Чтобы поскорее отделаться от проклятого мальчишки, Бэтт помог Арту кое-как вытереть губкой кровь и влил Фарли в глотку порцию кукурузного виски; тот немного ожил, теперь можно отправить его домой, не привлекая ничьего внимания. Все это делалось молча, без лишних слов. Наконец Фарли обрел способность двигаться. Бэтт выпустил обоих на улицу через другой выход — незачем Эгги их видеть.

Оставшись один, он умылся, причесал волосы и отряхнул одежду; жена, верно, уже ждет на кухне с горячим кофе и домашним печеньем, а на физиономии у нее — покорность судьбе и решимость не подавать виду; ни хвалить, не удивляться, ни расспрашивать, ни ругать, в каком бы настроении Бэтт ни пришел. А ну ее ко всем чертям! И всех остальных тоже! Жизнь — это румяное яблочко, только насквозь гнилое внутри.

Глава 9

Предпоследняя капля в чашу

Делегаты конференции безработных в Идальго устроили Хэму такой теплый прием, что это с лихвой вознаградило его за все испытания, выпавшие ему в пути. Начать с того, что выбрался он из Реаты с опозданием; все этот чертов мимеограф — его вдруг заело, пока Хэм печатал бюллетень о процессе. Набралось всего около сотни приличных оттисков, да и те со смазанным рисунком на обложке (на которой изображен полисмен, стреляющий в спину рабочему). Затем, уже на окраине города, где он рассчитывал поймать попутку, ему встретился Уоттерсон — школьник, которому он недавно дал почитать брошюру Ленина «Карл Маркс»; юноша поблагодарил за книгу и сказал, что задавать вопросы он не готов — вещь оказалась трудная, и ему хочется перечитать ее еще раз, но все непонятные места он отмечает и, как только кончит, сразу же напишет Хэму на адрес лавки Старова.

За разговором Хэм упустил две верные возможности уехать, но работа с молодежью, пусть даже из мелкобуржуазных семей, — дело сугубо важное, особенно в Реате, где все они с предрассудками. А юнец явно стоил того, чтобы им заняться. Уже в прошлую их встречу Хэм это почувствовал.