Статьи

“Читатель подумает: вот это будет архиерей так архиерей! Не торопись, читатель, заключением своим: в С. губернии лет восемь тому назад ректор семинарии был тоже необычайно энергичный человек. Все говорили: вот будет архиерей так архиерей! И что же вышло: сделавшись архиереем, он с трудом и отвращением подписывал даже срочные бумаги”. “Что за причина такой апатии?” — спрашивает автор и отвечает: “причина та, что надо добыть “ключи Петровы”, а добывши их, можно и успокоиться, да и обстановка архиерейская много ослабляет деятельность владык: “торжественные повсюду встречи, колокольный звон” и т. п. — все это, по словам г. Ливанова, увлекает архиереев “помечтать”. И г. Ливанов очень интересно говорит об этих “архиерейских мечтаниях”. Они будто бы для сих мечтателей (46) “несравненно приятнее консисторских протоколов, которых накопляются целые груды”. Правду или неправду говорит об этом г. Ливанов — это уже его дело, — его и ответ, а мы следуем за повестью. Ректор хвалит Веру, что она “не побрезговала названием матушки”, но пожалел, что Алмазов “архиереем был бы”, что, надо сказать, со стороны о. ректора не совсем тонко и деликатно. Молодые супруги делают крюк и заезжают к родителям Алмазова, в село Колывань. Село это — “почти дикое, и потому, когда хороший городской возок, запряженный тройкою почтовых лошадей, подъехал к маленькой, покрытой соломою избушке пономаря, то сбежалось к этой избушке чуть не целое село”. Старики, поджидая гостей, решили, что они (47) отдадут молодым “горницу, а сами переселятся на сеновал”. Разумеется, это несколько рискованно для старых людей, так как зимою на сеновалах очень холодно; но, по счастью для престарелых родителей Алмазова, тут со временами года совершается нечто странное: свадьба и посвящение происходят вслед за выпуском студента — стало быть, по осени; едут молодые уже в “городском возке”, стало быть, по санному пути, а между тем встречающие их старики хотят спать на сеновале… Все это как-то не вяжется и “не по сезону”, но дальше мы увидим на этот счет нечто еще более удивительное. Обыватели “дикого села” приветствуют о. Александра с отменным простодушием: “ай-ай, Сашка, какую жену тебе бог дал”; родители суетятся, а “в это время горничная Веры, разодетая по-городски, носит разные узлы и картонки”. Молодые назначают своим старикам пенсию; горничная молодых, “накормленная до пресыщения”, после ужина приносит от старой попадьи “двуспальную кровать красного дерева”, ставит ее “посреди комнаты, убирает новым бельем и подушками, вынув и шелковое одеяло для молодых”… Словом — справили их очень основательно и оставили в тепле и в холе, на двуспальной постели; а “старики” разбрелись так: пономарь пошел “на сеновал”, старушка — “на погребицу”, щеголеватую же горничную “положили в сенцах, под пологом, чтобы ее мухи не беспокоили…” (?) Вот как все это оборотилось: куда девался и зимний “возок”; как понадобилось автору — все вдруг так потеплело, что даже в холодные сени и мухи залетали!

“Так, — говорит автор, — вошла в семью новых родителей своих (вместо мужниных родителей) Вера Николаевна”, — и, добавим от себя, она вошла прескверно и неодобрительно: на первых же шагах она заняла бесцеремонно их единственную комнату; разлеглась там на кровати красного дерева под шелковым одеялом, а стариков отпустила “на сеновал” да “на погребицу”.

“О, если бы все наши поповны подражали ей!” — восклицает автор. Да; но что же бы тут было хорошего? Напротив, делает честь “поповнам”, что они гораздо скромнее и не склонны к такому подражанию.

“Идеальный священник” с своею супругою едут далее, в село Быково (53); и по этому случаю в атмосфере опять происходит что-то непостижимое: на дворе вдруг делается “сентябрь месяц”, мухи исчезают, как прежде исчез возок, и супруги Алмазовы, к немалой для всех неожиданности, въезжают уже не в возке, а в тарантасе…

“Эка какой форсистый! — говорят мужики. — Чопорно очень ездит”.

Да и в самом деле — и форсисто и чопорно: одну путину и на полозьях и на колесах делает. — В своем селе молодые помещаются в церковной “сторожке”, которую (56) бойкая горничная “идеальной попадьи” обратила в довольно комфортабельное помещение, с “спальною за перегородкою”. Опять является эта постель, кисейная занавесь с бахромою — украшением, которому, кажется, нет никакой нужды появляться на временном ночлеге с приезда, да еще в сторожке. Алмазов говорит крестьянам речь (57), открываясь в ней, что он “хочет быть пастырем добрым, душу свою полагающим за овцы свои”. — Ниже мы увидим, как он это сдержит.