Статуя сексуальной свободы

   Как ни странно, этот кухонный инструмент принес больше пользы, чем ломик, которым был вооружен Зяма. Старый бетон молоток отбивал не хуже, чем антрекоты, мне даже пришлось отползти на пару метров обратно в туннель, чтобы не попасть под град осколков. Пока папуля увеличивал дырку в стене сообразно моим размерам, Зяма героически сражался с проржавевшей крышкой люка. Оба они справились с работой почти одновременно, так что в моей глухой темнице появилось сразу два выхода, основной и запасной. Я предпочла воспользоваться люком – просто потому, что после неопределенного времени, проведенного в позе гусеницы, было чертовски приятно встать во весь рост и распрямить спину.

   – Дюха! За каким чертом ты залезла в этот блиндаж? – спросил Зяма уже после того, как помог мне выйти на свободу.

   В процессе спасательных работ мои дорогие родственники вопросами меня не терзали, излучали разрушительную энергию молча, но я предвидела, что меня обязательно об этом спросят, и успела приготовить ответ:

   – Я не нарочно, это случайно получилось! Я бежала по тропинке, торопилась выручать папулю из милиции. Впопыхах не заметила, что одна плита поднята, и свалилась в яму. А при падении сбила деревянные подпорки, и крышка надо мной закрылась!

   На самом деле я не думала, что дело обстояло именно так. Я же не блондинка из анекдотов, у меня не только в декольте, но и в черепной коробочке кое-что имеется! Меня терзало сильнейшее подозрение, что в гробницу теплотрассы меня совершенно сознательно пристроил тот рыжеусый легкоатлет. Я только не могла придумать, зачем ему это понадобилось? Может, амбициозный бегун безмерно разозлился, что не смог показать лучшего результата, чем я? Но это как-то не спортивно – избавляться от более сильного соперника, буквально загоняя его в могилу!

   Трошкина, знающая меня как облупленную, недоверчиво выдвинула челюсть, но простодушных мужчин мое объяснение вполне устроило.

   – Разиня ты, Дюха! – устало обругал меня Зяма.

   – Точно, разиня, – грустно согласилась я, обнаружив, что потеряла кепку.

   А папуля еще минут пять занудно бурчал, что такой большой девочке, как я, давно пора научиться смотреть себе под ноги, а не пялиться по сторонам, считая ворон и хлопая варежкой. Я слушала его ворчание без малейшей досады, с умилением и легкой ностальгической грустью: подобный текст я в последний раз слышала от отца лет двадцать пять тому назад.

   Мы уже подошли к подъезду, и тут к крыльцу подкатил ослепительно чистый, лаково блестящий «Форд». Из него выпорхнула не менее ослепительная и блестящая мамуля. При виде нашей разношерстной группы в несвежих одеждах она непроизвольно умерила сияние своей голливудской улыбки, нервно поправила на плече сумочку, из которой уже не торчало горлышко коньячной бутылки, и растерянно спросила, обращаясь к папуле:

   – Боже! Откуда вы в таком виде?!

   Папуля окинул расфранченную супругу взглядом, который яснее ясного говорил, что ее внешний вид тоже не вызывает у него восторга, и сварливо ответил:

   – Дюша из бункера, я из милиции. А сама-то ты где была?

   – В тюрьме! – легко ответила мамуля.

   – Вот что значит кровная родня, так много общих интересов… – пробормотала Трошкина.

   – Господа, дамы! А давайте о семейных традициях дома поговорим? – светски предложил Зяма, опасливо глянувшись на бабусек, оккупировавших лавочку у подъезда.

   А те уже выпростали из-под платков и шапочек вытянутые эльфийские уши.

   – Я с вами? – шепотом спросила Трошкина, когда мы начали подъем по лестнице.

   – Обязательно! – ответила я. – Нам есть о чем поговорить. Я имею в виду, кроме фамильных традиций.

   – Я так и подумала, – кивнула она.

   Дома мы разбились на группы по интересам. Папуля и Зяма, утомленные спортивными упражнениями с молотком и ломом, пошли соображать обед. То есть это папуля соображал обед, а Зяма соображал, как бы чего от грядущего обеда досрочно отъесть, так что приготовление трапезы сопровождалось окриками «Положи!» и «Не трогай!», а также звонкими шлепками по чьим-то вороватым лапам. Мамуля с Трошкиной устроились на диване в моей комнате и сразу же стали заговорщицки шептаться, хотя и обещали не начинать секретничать, пока я не вернусь из ванной.

   Войдя в ванную, я остолбенела, и причиной тому было вовсе не мое отражение в большом зеркале, хотя это тоже было зрелище не для слабонервных. Поразило меня другое: на веревке для сушки белья рядком, как разноцветные китайские фонарики, висели четыре мобильных телефона, и среди них – мой собственный!

   – Зямка! – завопила я, сдернув свою трубку с веревки. – Это что за новогодняя гирлянда из мобильников?!

   – Кто бы орал! – в приоткрытую дверь сунулась физиономия братца, гораздо более скуластая, чем обычно, благодаря наличию за щеками чего-то съестного. – Между прочим, дорогая, это ведь ты замочила наши телефоны!

   – В каком смысле – замочила?

   – Во всех! Кто запустил стиралку, скажешь, не ты?

   Я посмотрела на стиралку, на сохнущие мобильники, на безмятежно чавкающего Зяму:

   – Телефоны были в машине? С чего бы это вдруг?