СТАТУС-КВОта

– Что касается допроса Гиммлера англичанами, я думаю, нам достались рожки да ножки. Ампула с ядом, которую он буд-то бы раскусил – сказка для профанов. Этот людоед слишком полезная фигура для всех, чтобы так легко позволить ему удрать на тот свет. Теперь он, наверное, в кармане Черчилля. А от этого бульдога, кроме писульки про допросы, мы ничего не получим. У вас таскают из под носа самое важное, товарищ Жуков. Вам надо оскорбиться, как победителю, и не позволять хлопать ушами Берзарину и разведке. В материалах Аненербе самое нужное для нас – работа Фишера по водородной бомбе и летательные аппараты. Постарайтесь заполучить Фишера любой ценой. До свидания.

Заполучить Фишера не удалось. Его с Оппенгеймером заполучили американцы и, в 1957 году в Дайтоне в научном центре США он-таки достиг температуры в миллион градусов, «приручая» водородную бомбу.

Это было уже после, когда Жуков, отойдя от дел и хамски освобожденный Хрущевым от трехлетнего статуса министра обороны, влился в безбрежную и великую миссию Посвященного.

Но перед этим, сразу после войны, был еще один разговор со Сталиным.

Уже шел к концу Нюрнбергский процесс. Он катился, как по рельсам – по Уставу Международного военного трибунала, принятого на Лондонской конференции в Черч-Хаусе. И начальник тюрьмы в Нюрнберге, где содержались заключенные немцы, американский полковник Эндрус, получив жестокий нагоняй от самого Эйзенхауэра за самоубийство Роберта Лея, срочно изымал из одиночной камеры, все чем мог воспользоваться для суицида по сути самой страшный и загадочный узник процесса Вольфрам Сиверс. Эндрус изъял расчески, карандаши, очки. Уже были до этого обиты мягким войлоком стены камеры, привинчены к полу стол и стулья, изъяты стекла из окна. И Нюрнбергский сквозняк, свободно шныряя по каменно-войлочному кубу, взъерошивал белесые, грязные пряди на полуголом черепе главного ученого палача в Дахау. Которого опекал и вел к приговору на процессе профессор Никто. По имени Гильшер.

Свободно фланировал по залу суда и беседовал с заключенными лишь судебный психиатр с повязкой «ISO» доктор Джильберт. Он был известен всему миру, его имя не сходило со страниц мировой прессы.

Но куда большей свободой пользовался на процессе профессор Гильшер. Однако имя его ни разу не появилось на страницах газет и никто не знал о нем и сотой доли знаний о Джильберте. Гильшер своим поведением на процессе плевал на обвинителей, прокуроров, судей, а, заодно, и на сам Вестминстерский Устав процесса.

Весь мир, содрогаясь, затаив дыхание, внимал раскаленному звону газетных строчек и радиорепортажей из Нюрнберга, разносивших по планете вести о преступлениях нацистов. Это был скорбный и понятный любому человеческому уху и сердцу погребальный звон.

Но был и иной, не доступный простому слуху.

– Здравствуйте, Георгий Константинович, – сказал Сталин в трубку. Разительно изменился голос его с недавних пор, обретя редкостные и непривычные до этого обертоны мягкого величия.

Главному воителю на планете принадлежал ныне этот голос. И еще одна особенность появилась у вождя: он стал долго и складно говорить.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, хорошо, товарищ Сталин, – ответил Жуков, раз и навсегда зарубивший себе на носу, что тональность и эмоциональная окраска этого голоса, как правило, не имеют никакого отношения к сути, которую он в себе нес.

– Готовы выполнить мою просьбу об инспекции Нюрнберга?

– Никогда не бегал от любого вашего поручения товарищ Сталин.

– От них не так просто убежать. Почему так легко соглашаетесь? Или то, чем заняты, надоело?

– Восстанавливать жизнь на германской территории не может надоесть, – ответил Жуков, разгребавший бедлам с отправкой репараций, потоками пленных немцев и власовцев, возвратом в Россию армейских частей из Европы. Страна, пережив недолгий катарсис победы, хрипела и задыхалась, придавленная могилами близких, руинами городов, горем и голодом. И мотавшегося между СССР и Берлином Жукова облепила эта короста разрухи и горя. Порою она казалась страшнее ушедшей войны.

Он ощущал последствия ее всем телом, с которого содрали кожу.

– Непонятно себя ведут наши союзничики в Нюрнберге, – продолжил Сталин, явно ожидая подтверждения.

– Это наметилось с самого начала, когда они стали выводить из под суда Рунштедта, Штрауса и Лееба, остальных промышленников и банкиров, – расшифровал Жуков понятную им обоим «непонятность» – одна Уолл-стритовская шайка.

– В 42-м Черчилль писал мне, что нацистская верхушка должна быть казнена без суда. В 43-м госсекретарь США Холл заявил, что необходимо расстрелять и уничтожить все нацистское руководство. В 44-м Рузвельт предложил кастрировать и линчевать всех немцев из СС и СД. Спустя месяц Черчилль здесь в моем кабинете сказал, что даже наши внуки не должны увидеть, как Германия поднимается с колен. Это была задача не только евреев, но и наша.

Тогда я всех осаживал за фалды: мне нужно было, чтобы из Рейха торчал осиновый кол, изготовленный союзниками. Чтобы потомки нынешних немцев запомнили не нашу Победу, а еврейский кол. Теперь их укусила бешеная муха.