СТАТУС-КВОта

– Одно и то же Георгий Константинович, ей Богу, скучное все то же. Менялись лишь масштабы импульсов и их направленность. За каждым излучением в туземных скопищах на KI – материках вдруг возникал который уж по счету бзик: матриархат, патриархат, монархия иль конституция, парламент иль царизм, прогресс и революция, регресс, патриотизм и феминизм, марксизм, фашизм и похуизм, и прочая протухшая бурда. Которая, внедренная в мозги, искала в окружающей среде врага. И, отыскав, бросалась на него с дубиной, луком и копьем, гранатой, пулеметом, бомбой – чтоб искоренить. Поскольку главным пожеланием соседу по деревне, городу иль континенту было всегда одно и то же: «Чтоб ты сдох!» И этим пожеланием нафаршированы, как «рыба фиш» чесноком, все эпосы и мифы, предания и сказания у гойских стад.

– Врешь, пес! – прорвало маршалаю – Не все и не везде твоя жидовская бурда! У нас, славян, есть «Аленький цветочек» и «Золотая рыбка», «Сестрица Аленушка, Иван царевич и Царевна Лебедь…»

– У вас Емеля-дурак не слазит с печки самоходки уже 2000 лет! А ваш брюхатый поп, слуга пархатых иудеев после Никейского собора, пудрит Рабу Божьему мозги, зовет к смиренью и покорности и лупит по башке Ивана-дурака своим крестом, чтоб тот не рыпался и отдавал еще без ропота портки, когда с него содрали мы последнюю рубашку!

– Ну, продолжай, – одернул китель, выпрямился в кресле Жуков.

– У на-а-ас славя-а-ан! – Передразнил, содрогнулся в брезгливом омерзении Посредник. – У вас, славян, все кончено, херр Жуков! Через каких-нибудь полсотни лет вы-таки передохните в сивухе и блевотине своей! Останутся и выживут лишь холуи для прислуги, рабы для чистки наших нужников и каста париев под номерами, забывшая и род свой и фамилию, чтобы кормить и холить нас, господ.

Модель подобного уже существовала в храме Парабрамы. Жрецы его готовили для мира простенько, со вкусом, две изначальных касты – господ и рабов. Но вся эта блестящая задумка ужасно не понравилась Исусу. Он, видите ли, мыслил и задумывал пасти людское стадо по-другому, в скрижалях справедливости и равенства! Чтоб вытравить всю эту блажь из человеческих мозгов…

– Выходит, блажь осталась. И с истреблением вам еще надо покорячиться.

– Нам? Пхе! Теперь уже не нам. Вы сами истребляли самых лучших. Когда пульсировал наш Пентатрон, вы расстреляли, перевешали цвет своей нации, элиту в междоусобных войнах, в революции, – заколыхался Ядир в нутряном, ласкательном смешке. – Ты сам стрелял и вешал лучших на Тамбовщине – хозяев и умельцев: ты был одной из сотен тысяч кукол и с идиотским вожделеньем плясал на наших нитках. А вся грабь – армия твоя сейчас же станет сбродом горлодеров, угарных пьяниц и воров, как только снимите со всех погоны. И все они дадут такое же говённое потомство! Способное лишь вешаться в сортирах, орать на сборищах и вымирать по миллиону в год. А мы ускорим весь процесс! Утопим бытие рабов в словоблудии, в хаосе, свободном от Христа! Мы превратим в бардак всю вашу блядскую Рассею, разрежем территорию на малые клочки. Их расхватают жадные соседи! И вы забудете про слово «русский», зажатые со всех сторон, обглоданные кавказской, азиатской и китайской саранчой.

– Ты излагаешь, мразь, все это мне, победителю?!

– Ты победитель? – каким-то незнакомым и утробным рыком спросил посредник. И Жуков, впитавший за годы службы в плоть и кровь главный закон своей профессии – закон субординации, вдруг понял: маскарад закончен. Здесь, в кабинете, сбросив маску, восседал Хозяин, до этого позволивший себе быть мастером шутовских перевоплощений – то в Сталина, то в жидовина с одесского привоза, то в истерическую блядь-неврастеничку. И скоморошья череда всех этих лицедейств, несли в себе лишь малые фрагменты Истины.. Которую, быть может, маршалу и приоткроют, коли заслужит.

Посредник, ставший вдруг посланником богов, восседал перед Жуковым на троне: на видимом и осязаемом придатке Пентатрона.

Смотрел он будто бы на Жукова, но маршал всей кожей и костями ощутил вдруг всепроникаемость зрачков смотрящего. Которые не видели его, но утвердились на сияющем объекте – за искореженным и вдрызг раздолбанном Берлином, за всем, что сотворили с Берлином Жуков с Рокоссовским.

– Великий, несравненный Повелитель! – воззвал Ядир к тому, кто был, и не был в кабинете. – Я опечален. Ваш маршал – сильный и жестокий воин. Но плебей. Он ничего не понял.

Взгляд Ядира вернулся из необозримого пространства и вивисекторски вонзился в предмет разговора.