СТАТУС-КВОта

Худо было Тихоненко. Вдруг некстати, ни с того ни с сего привиделся иконописный лик Виолетты, завуча школьного: ласочка, голубка, Божьм резцом точеная… уложить бы ей дурную голову на колени, пожалиться, взрыднуть, чтобы пожалела… или к Алику Оседню повечерять сходить… мудрейший, теплый мужик, раскрыться бы ему со всем набрякшим в душе.

И вдруг полоснуло по памяти, по самому сердцу Тихоненко: нет больше Оседня со Светозарой!!! Угробили… страшно и зверски угробил тот, кто давно к ним подбирался, хотя и впихивают в буяновские мозги версию про озверевшего ночного медведя. Завтра похороны…пол села реветь будет.

– Заболтались мы, Виктор Степанович, – холодновато и озабоченно прорезался из небытия, уронил из ледяной стратосферы фразку секретарь. Так и эдак прокручивал он цепким разумом одну идейку насчет внезапно раскрывшегося бригадира. Резво и стройно оформлялась она в безупречный замысел, суливший одним замахом убить двух зайцев в его обширном пром-стройхозяйстве. С двойным дном.

С лихорадочной суетой, в восторженном захлебе формировал он это хозяйство в масштабе всей области, фаршировал его отборным, нужным ему и безотказным руководящим кадром из аборигенов – после вселенски оглушительного обвала сталинизма на ХХ съезде, организованного ИМИ через самодуристую, лысую куклу, используя малороский ее, сальный гонор оскорбленного ничтожества.

Вся туземно-русская, тяжкими трудами сконструированная личина Григория Кутасова вылетела бабочкой из местечкового кокона – еще в 1934 году. Выпорхнула отчаянными трудами и деньгами подпольного валютчика и фарцовщика папаши Гангнуса, острейшим, событийным нюхом почуявшего гибельный разворот Сталинского эсминца СССР на курс великоросской державности. Выпорхнула и таки прорвалась в КПСС через их вонючий «пятый пункт». Издох ее такой же вонючий автор, еще в тринадцатом году неосторожно ляпнул фразку, которую бездарно и тупо пропустили все ОНИ мимо ушей: «Вопрос о национальной автономии для русских евреев принимает несколько курьезный характер: они просят и настаивают на автономии для нации, существование которой еще нужно доказать».

Его тогда еще за эту фразку нужно было затолкать в сартир вниз усатой башкой, без всяких доказательств. А потом, когда Кагал хапнул за задницу эту суку Россию в семнадцатом и вдоволь сцедил из нее дурную Столыпинскую кровь, усатый больше таких фразок не выпускал. Он просто действовал: сначала неприметно, исподтишка, усыпив ИХ бдительность. А потом, в 37-40, уже не маскируясь, на полном русофильском оскале.

И все-таки угробили Кацо, убрав от него Власика! Добили монстра, чей сапожно-тифлисский лик вползал иглою ужаса в еврейские хребты, карательно давил, пронизывал всезнанием НАШИХ замыслов в этой вечно беременной бабище России.

Теперь здесь ай хорошо, ай славно! И можно начинать сначала все то, что так легко удалось в семнадцатом, но так страшно обрушилось в тридцать седьмом, когда все уже было на мази, все схвачено. Но раскусил эту хватку усач:

«Они предпочли слиться с меньшевиками, эсерами, фашистами, пошли в услужение к иностранным разведкам, нанимались в шпионы, чтобы помогать в разрушении врагам Советского Союза, расчленить нашу страну, которая торчит у них костью в глотке.»

К войне в Политбюро из девяти НАШИХ членов остался один Каганович – с мокрыми от страха штанами и потому бесполезный, а среди семидесяти одного члена ЦК – лишь два таких же.

Не помогли и сорок первый-сорок пятый. В октябре сорок первого, когда немцы прорывались к Москве, нас загодя предупредили из Германии, давая время на нужные действия. Но эта усатая сволочь поставила на шоссе Москва-Горький загранотряды, как то узнав, что евреи организованно, в полной золотой экипировке ринутся по нему в самоэвакуацию. И пулеметы НКВД накрошили из наших, всегда предусмотрительных, горы трупов.

Казалось в сорок первом что вскормленные, а затем стравленные два зверя арийского помета в Европе, решат в смертельной схватке все наши проблемы, изодрав друг друга в клочья. Не получилось.