СТАТУС-КВОта

– Всему свое время, Василий Никитыч. Ты будешь со своим хлебоборным делом в первых рядах Разумных. Оно потребует защиты, поскольку мировому кагалу нужен будет для управления тотальный голод, но не сытость, которую несешь ты. Тебя востребует планета, и Евген будет тебе опорой в бесконечных твоих драках.

И первая накроет вас двоих уже завтра!

Сухим негасимым жаром горели глаза Аверьяна, нацеленные полетной своей траекторией в грозные дали. В едва приметном тике подергивалось его матово-белесое лицо.

Ошеломленно и покорно безмолвствовал Прохоров, придавленный апокалипсисом картины, только что нарисованной провидцем. Уже не было сомнений в этом, не от мира сего человеке и в его словах. Которые впрыстнутся в подсознание Василия и станут корректировать и подправлять действия его и поступки.

В этом молчании прошло около пяти минут, когда стал выплывать Прохоров из провидческой бездны, разверзшейся перед ним.

Будто голенько-лаковый уж, только что спустивший старую шкурку, трепетно, размягченно вбирал он в себя окаймленную хребтом и лесом гармонию арийско-циркового ристалища, которым стала поляна. Тут была кузница, где ковался человечий булат для грядущего.

Сияющим малиновым свечением полыхал квадрат разровненных в земляной чаше углей. Вокруг него стояло двенадцать парней. Подставив лица солнцу, негромко и слитно взывали они заходящему светилу:

– У-Ра…У-Ра… У-РА… – смиренно и трепетно причисляя они себя к сияющей ауре Ра, из которой потом проросла всеблагость Христа.

– Иди, смотри, – сказал Аверьян. – На сегодня это последнее.

…Первым на угли ступил Вовчик. Отрешенным и бледным было запрокинутое к небу лицо.

Медленно и твердо давили босые ступни свирепый жар углей. Четыре неторопливых шага прохрустели в звенящей тишине – поперек квадрата, и – десять вдоль него. Лишь крупные бисерины пота, вспухнувшие на лбу парнишки, обозначили конец добровольной пытки. Да, пытка ли это была?! Торжествующе расплывалось в улыбке лицо пацана, ступившего на землю, цела и невредима была кожа подошв, вновь ощутившая утоптанный, родственно ласкающий суглинок.

Двумя прыжками, резвым рысенком покрыл Вовчик расстояние до родниковой бочажины. Вошел в нее. Лег на спину. Вода покрыла тело, заструилась над ним текучим хрусталем. Текли секунды, складывались в минуты.

Один за другим шли парни по плазменному полыханию углей. И ложились плашмя рядом с Вовчиком, вздымая со дна бочажины песчаные струйки. Первозданно чистым был их присып на жемчужно блестевшей под водой коже. Одиннадцать скульптурно слепленных, рельефных тел недвижимо покоились под водой.

Опасливо, боком обходя пылающий жаром квадрат, подошел Прохоров к бочажине. Присел на корточки, опустил в воду ладонь. Спустя несколько секунд ужаленно выдернул ее: нестерпимая ломота вцепилась в кожу, температура родника не превышала пяти градусов.

Пятая минута потекла над Вованом под водой, так и не давшим Прохорову дотронуться до себя. Густым багрянцем высвечивалось теперь из-под воды его тело, неистово бросившее кровяной ток к коже, защищая ее от переохлаждения. Видно было, как судорожно трепетала его грудь, требуя воздуха. Бесконечные пять минут истязал он тело свирепой стужей. Не раз пробовал Василий свои возможности под водой, но ни он, ни его сверстники не могли осилить двухминутный рубеж без кислорода. И потому накапливалась в нем паника – сколько еще длиться этому садизму?

И лишь, когда прянул из-под воды и вальяжно, королем воссел над ней багрово-красный Вовчик – спустя пять минут, тогда лишь отпустила тревога.

Но где же Евген? Прохоров оглянулся. Игривым барсом плясал на углях побратим (багровый шрам на его груди, склеенный пальцами Аверьяна, плотно и аккуратно зарубцевался, будто и не болтался пол часа назад клок кожи на ветру). Легки и упруги были его прыжки, мерявшие вдоль и поперек рубиново-огневой квадрат. Победный, хищный азарт разлит был на лице парня.

И лишь закончив изуверски долгий свой пляс, где нещадному жару противостояла не менее огнеупорная плоть, вышел из ямы Евген и подошел к бочажине. Он занял место Вована. И вылежал в хрустально-текучей струе десять минут.

Его подняли и поставили на ноги вчетвером – льдисто-холодного, на коже которого зябли чужие ладони. Едва слышно, замедленно и вязко толкалось сердце в груди Чукалина: тридцать ударов в минуту.

Уже заполночь, отчихиряв тосты, отговорив, пустив слезу в воспоминаниях Чукалина-старшего и Анны об отце, лежал Прохоров с Женькой в кромешной тьме на упругом духовитом сеновале. Набатом гудела в памяти изуверски-скотская гнусь допроса его отца и в подвале комиссара. Как только расстреляли Берию, стала долбить НКВД запросами Анна, добиваясь от органов причины ареста Прохорова-старшего. И его реабилитации.

В конце концов через два года добилась своего: ей прислали протоколы допроса «врага народа» Прохорова.

Их и прочел Василий. Несломленным кремневым великаном высился теперь перед сыном его отец, великий хлебороб, оставивший ему в наследство и изделие свое, и свой характер.