Читаем Стеклобой полностью

Он вычислил нужную ему дверь по цементным клумбам возле лестницы с хорошо отполированными ступенями. Сразу за дверью оказалась будка проходной, в которую был втиснут дедушка в синем рабочем халате, похожий на заскучавшую канарейку. Не выпуская из сухоньких скрюченных по-птичьи пальцев железный подстаканник, он проворчал что-то про пропуск, и Романов успел заметить, что кроссворд у него не сошелся. Фамилия Александрии Петровны творила чудеса, его пропустили без документов.

Проходная оказалась совсем неглубокой, через два шага он уже стоял посреди внутренней площади перед свежепокрашенной и потому абсолютно пустой доской почета — наверное, для новой партии лучших людей готовили достойное место.

От площади разбегалось множество построек, ничем не выдающих своего назначения. Лишь вдалеке возвышались ворота, упиравшиеся в небо. Зато земля, куда хватало взгляда, сверкала и переливалась. Романов шагнул и услышал хруст, как будто ступил на снег, стеклянная крошка покрывала все кругом ровным слоем. Он ощутил мальчишеский азарт — неподалеку стоял ящик, наполненный шариками зеленоватого стекла. Он ухватил сразу целую горсть и тут же опасливо оглянулся: такое счастье представлялось невозможным, вот сейчас выскочит дедушка и строго окликнет его. Но было тихо. Романов разглядывал сокровище: все шарики оказались немного неровной формы, крошечные прозрачные луны с кратерами и горами.

Попасть бы сюда лет двадцать пять назад… Штаб был бы вон там слева, и уж Макс не сделал бы обрез из трубы лучше романовского. Романов достал из кармана один стеклянный шарик и метнул его в залитую монтажной пеной стену, надеясь, что тот укрепится в ней, но промахнулся и едва не угодил в окно этажом выше. Вжав голову в плечи, он поспешил отойти подальше.

Через два поворота он увидел сероватое двухэтажное здание с деревянными дверьми и аккуратным газоном. Известно, что начальство очень любит такие двери и такие газоны — идти следовало именно туда. Он пристроился за девушкой с папкой в руках, но она сразу исчезла в лабиринте коридоров и лестниц. Безрезультатно послонявшись, подергав все двери и никого не встретив, он решил, что ошибся. Тоска заполняла его, и больше всего хотелось сбежать, проскочить мимо дедушки, рвануть по направлению к заветному Семиовражному переулку, чтобы прохладный ветер забирался под плащ и рубашку. Всегда он ненавидел эти казенные дома. Для очистки совести он заглянул и на второй этаж, здесь было поуютнее — пылились сочные зеленые растения, а на стенах имелись желтоватые фотографии с мрачными людьми, стоящими в ряд, вероятно, дореволюционными владельцами завода. Чаще других на снимках были запечатлены два похожих друг на друга бородача с ровными проборами в волосах. «Купцы Кружевниковы», — прочитал Романов. На одной из фотокарточек был изображен большой мужик рядом с плечистой пожилой женщиной в платке. Женщина пронзительно смотрела на Романова, мужчина же не отводил взгляда от старухи. Рука старухи сжимала кисет, который был прилажен у нее на поясе.

«Это интересно, это нужно потом повнимательнее рассмотреть», — подумал Романов и, с трудом освободившись от взгляда старухи, нырнул за угол. И там неожиданно всплыл посреди шумной толпы, ожидавшей приема перед тремя дверьми с фамилиями Доезжак, Милонас и Щур.

Тесный коридор, загроможденный неведомыми железными автоматами с погасшими табло и ящиками в прозрачной упаковочной пленке, по-видимому, был полем решающей битвы, а пустующие этажи — сданными уже рубежами.

Десятки людей пробирались через эти препятствия с бумажками в руках, оживленно ругались, вздыхали, поглядывали на часы, внимательно смотрели на выходивших из кабинетов, в общем, ждали своей очереди. Он протиснулся к двери с фамилией Милонас, спросил, кто последний, и тихо присел на пустующий стул рядом с вытирающей слезы худенькой девчушкой.

— В порядке очереди, уж будьте любезны! — тусклый человек невысокого роста в военной форме окрикивал парня, пытающегося просунуть голову в дверь с табличкой «Доезжак». — Вы вообще не прописаны на указанной территории!

Люди шептались о памятках и выписках, о справках и учетных карточках, и почему-то о границах Новгородской области. Рыдающую девушку наконец вызвали, она оставила в покое романовское плечо, высморкалась и исчезла.

Прошло около получаса, и Романов успел прилично разозлиться: вот сейчас он досчитает до десяти, а потом встанет и уйдет. На счете «три» самая левая дверь открылась и Александрия Петровна выудила его из очереди едва заметным, довольно унизительным жестом. Романов вошел в кабинет и, собрав все свое раздражение, был готов «высказать».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее