Читаем Стеклобой полностью

Фойе напоминало оставленную после долгой осады крепость. Он протиснулся через ряды перевернутых кресел и поднял несколько заваленных скелетов гардеробных вешалок, отчего пустились в пляс уцелевшие номерки. В самом центре фойе темнел вал мягкой бархатной ткани, и Романов сообразил, что это бывший занавес. Вдали виднелась узкая железная лесенка, уводящая наверх, перегороженная фанерными декорациями. На ступеньках же главной мраморной лестницы лежала ковровая дорожка, почему-то перевернутая изнанкой наверх.

Романов оглядел балюстраду второго этажа, увидел вход в зрительный зал. Из-под полированных дверей пробивалась полоска света. Это было совсем некстати, но Романов неслышно поднялся по ступеням, приложил ухо к двери, ничего не услышал, а спустя мгновение получил болезненный тычок в спину. Не глядя, он двинул кулаком, угодив во что-то мягкое. Раздалось обиженное кряхтенье:

— Потише вы там, это я, — и Романова настойчиво потянули за рукав.

— Степан Богданович?! — узнал голос Романов.

— Тише! Молчите! Идите за мной. Как вы невовремя!

Старик протащил его за собой через весь второй этаж к разоренному буфету и усадил под барную стойку рядом с холодильником. Романов захлопнул ногой распахнутую дверцу, которая все норовила открыться ему в затылок.

— Голубчик! — забормотал старик. — Какой черт вас сюда занес? Ведите себя тише, нам важно остаться незамеченными, он очень осторожен!

Романов с удивлением смотрел на Беган-Богацкого и на его невообразимый не то кафтан, не то халат с золотыми птицами. Под мышкой он держал узкий деревянный ящик.

— Вы живы, — почти с упреком произнес Романов, — в городе говорят, вы сгорели.

— Едва не обуглился, вообразите себе! — Беган-Богацкий взволнованно хлопнул Романова по плечу. — Но судьба разжала зубы, это было провидение, я благословляю этот пожар во веки веков. Вы не можете себе представить, что за сокровище мне досталось. В архиве провалился пол, я выбирался наощупь, и там, представьте, была ниша, а в ней… — старик потряс в воздухе ящиком. — Но постойте, — он округлил глаза, — ведь на вас облава, голубчик, настоящая охота, известно ли вам это?

— Не преувеличивайте, — Романов неуверенно усмехнулся. — Люди ополоумели, ищут виноватых.

— Вдобавок ходят слухи о ваших приключениях и проказах, которым я, конечно, не верю… — Беган-Богацкий сложил руки у груди в знак доверия, но его цепкий взгляд сверлил Романова изо всех сил. — Слушайте меня, город разделился, вас ищут две армии, — он приблизился и прошептал: — Они думают, что из-за вас город массово перестал исполнять желания! А за вашу голову назначена такая цена… — он смерил Романова взглядом, словно прикидывая стоимость, — что я удивлен, как это вас не разорвали по дороге. Аккумуляция всех бед и несчастий в одной персоне — перед нами учебники истории и социологии вместе взятые! — старик хлопнул себя ладонью по коленке.

— Персона сомневается в ваших выводах, — Романов с удивлением смотрел, как старик восторженно машет крыльями своего халата, — и она против.

— А представляет ли она, что с ее силой, персона по всем расчетам должна будет скоро возглавить эти массы? — старик вцепился в романовское плечо так, что Романов застонал, — это же наивероятнейший вариант! Но то, чем я теперь обладаю, — он обнял узкий ящик, — наше спасение, у меня подлинники первых купчих крепостей! Вы знаете, что это? Это как первая домовая книга города.

— Гениально, вы можете выставить владельцам счет за просроченную квартплату. Старик Теддерсон не платил за электричество? — спросил Романов, оглядываясь.

— Что вы несете, вы же искали свои заветные здания?! Это как получить свидетельства о рождении на дома, с которых начинался город. Позже мы с вами обстоятельно их разберем. А сейчас некогда!

— Нет никаких заветных зданий, — невесело сказал Романов. — До вас дошло, что наши желания в каланче не исполнились? Так что покажите мне, где здесь черный ход. Я пойду домой, дождусь Макса, высплюсь и обо всем подумаю. По улицам бродят борисовские мужики, опасности они не представляют, но нервы потрепать могут, — Романов поднялся, и перед ним опять взметнулись золотые птицы на наряде старика.

— Да, мы ошиблись с каланчой и разозлили его. И мы получим бонусы, будьте покойны! Я чуть не сгорел и едва вывернулся! — Беган-Богацкий говорил возбужденно. — И гонятся за вами именно поэтому. Ученый не должен пасовать перед такими мелочами! Но вам нельзя отсюда выходить по другой причине. Именно сейчас здесь произойдет что-то важное. Я выследил одного типа — настоящий серый кардинал. Он долго готовился к сегодняшнему дню, — старик погрозил пальцем в воздухе, а потом схватил романовскую ладонь.

— Я хочу домой и спать, — Романов выдернул руку и, помедлив, добавил: — Я рад, что вы не сгорели.

— У него ваше зеркало! — громко выпалил старик и тут же зажал себе рот рукой.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее