Стеклобой

Макс попятился назад и упал на колено, беспомощно перехватив зеркало одной рукой. В мерцающей поверхности стекла, накренившись, отражались бревенчатые стены сторожки. Мелькнула фотография на стене. Макс судорожно пытался развернуть зеркало к себе.

— Эх, Димма! — отрывисто прокричал Иван, и, сжавшись как кот, стремительно бросился к Максу.

Романов нащупал в кармане стеклянный шарик — свою прохладную кривоватую луну — и медленно, как в вязком тумане, как будто воздух сопротивлялся его движениям, швырнул его в зеркало. Перед глазами возникло его собственное лицо, ему показалось, что он видит в отражении за собой огромную пустоту зрительного зала — вихрастый Кирпичик с неизменной бутылкой кефира, заплаканная Света, Беган-Богацкий с напитком полубогов, Петр Пиотрович с Оливией, Борис в пижаме, носатый почтальон, читающий томик «Войны и мира», бледный Семен в свитере с высоким горлом, Марат-кофейщик, встревоженный Воробей и все остальные жители растерянно поднимались из кресел, чтобы уйти. И он до сих пор не знал, что сказать им. А потом его лицо помутнело от трещин и съехало куда-то вбок. В то же мгновение он увидел красивую серебристую вспышку в руке Макса, а затем услышал какой-то плеск у себя в груди. Далекое море горячей волной боли дотянулось до него.

Романов очнулся в высокой траве, над головой палило летнее, уже набравшее силу солнце, кругом, куда хватало глаз, возвышалась красно-белая кирпичная стена. Военный манеж, два флигеля с севера и юга, вместо казарменной церкви колонны, рухнувшие перекрытия, по крошащимся камням можно спуститься до подземной речки. И Лермонтов на памятной табличке.

Он прислушался к себе, но боли не почувствовал, вместо нее была звенящая легкость во всем теле и голове, он казался себе невесомым и как будто парил, не приминая травы.

— Вставай, Романов, мы тебе кофе сварили, — раздался звонкий голос откуда-то сверху.

— А сигарет не сварили, — добавил второй.

Романов шевельнулся, под рукой качнулась голова пухлого ангела, он легко оттолкнул ее.

— Смотри, голову больше не теряй, — пацаны сидели в пробоине стены, щурясь на солнце. Романов поднялся, подошел к ним, ткнулся носом в золотистые макушки, потом забрал из Васькиных рук жестяную чашку.

— Тебе пора. Люди ждут, — она спрыгнула вниз и пошла к дороге, разгребая траву руками, будто плыла.

— Какие люди? — растерянно спросил Романов.

— Твои, — пожал плечами Заха.

Ветер разгонял серебристые волны на поле, вдали пылил желтый грузовик. В воздухе сновали прозрачные этажерки стрекоз.

— Начни, будь добр, с невменяемой громадной женщины со свистком, — через плечо сказала Васька.

— Ты вообще слышал, что она несет? — усмехнулся Заха. — Никакой логики. Надо с этим что-то делать.

— И на вокзале засел один, пьет, хочет организовать железнодорожные войска, — Васька попыталась поставить подножку Захе, — угомони его.

Они вышли на широкую пыльную дорогу, полуразмытые воспоминания о пожаре и сторожке, Иване и Максе постепенно обретали четкость в сознании Романова.