Стеклодувы

Самым тяжелым ударом для тех, кто придерживался прежних взглядов, были реформы в области церкви. Для людей же вроде моего брата Мишеля они были самым великим достижением великого тысяча семьсот девяностого года. В феврале были запрещены монашеские ордена. Это было только начало.

– Н-не будет больше толстопузых монахов, пришел им конец! – весело воскликнул Мишель, услышав эту новость. – Придется им теперь потрудиться, как и всем прочим, чтобы заработать себе на пропитание.

Четырнадцатого мая был издан декрет, объявляющий все церковные земли собственностью нации. Мишель, который командовал национальной гвардией в Пьесси-Дорен – надо честно признать, что его отряд состоял почти исключительно из наших рабочих со стекловарни, – испытал чувство наивысшего удовлетворения, когда явился в дом своего старинного врага кюре Конье и самолично вручил ему копию декрета.

– Я еле удержался, – рассказывал он нам через несколько дней, – мне так хотелось собрать всю деревенскую скотину – всех коров и свиней – и п-пустить их на его поле. Пусть знает, что земля принадлежит деревне Плесси-Дорен, а не церкви.

Дальше бедняге кюре пришлось еще хуже. В том же году в ноябре Собрание объявило, что каждый священник должен принести клятву Гражданскому Духовному Управлению, которое является частью государства, поскольку власти папы больше не существует, а если кто из священников откажется принести эту клятву, он отсраняется от должности, и ему запрещается отправлять требы.

Кюре Конье отказался принести клятву, и кюре Конье пришлось уйти…

– Д-два года я этого дожидался, – признался Мишель. – Когда Собрание, наконец, решится и объявит, к-как и к-когда будут продаваться церковные земли, я буду первым покупателем.

Национальное Собрание больше всего на свете нуждалось в деньгах, чтобы укрепить пошатнувшееся финансовое положение страны, и были выпущены долговые обязательства, называемые ассигнациями и обеспеченные церковными землями, которые раздавались патриотам, желающим получить их в обмен на наличные деньги. Чем большим количеством ассигнат располагал человек, тем большим патриотом он считался в глазах своих собратьев, а позднее, когда началось действительное распределение земель, он мог обменять эти ассигнаты либо на землю, либо на соответствующее количество денег.

"Приобретатель национальной собственности" сделалось почетным званием, предметом особой гордости, и в нашем округе Луар-э-Шер, Мондубло – дело в том, что при новой системе все департаменты Франции были переделены и получили новые названия, – мой брат Мишель и мой муж Франсуа стояли во главе списка людей, носящих этот титул.

Уже в феврале девяносто первого года Мишель реализовал свои ассигнаты и купил имение некоего епископа где-то между Мондубло и Вандомом – шато и прилегающие к нему земли, что стоило ему тринадцати тысяч ливров, исключительно из ненависти к церкви.

Он не собирался в нем жить. Поселил там одного крестьянина, чтобы тот обрабатывал землю, а сам намеревался только наезжать, ходить по земле и озирать свои владения, испытывая такое чувство, что он каким-то образом поквитался с кюре Конье и – еще более странным образом – со своим старшим братом. Робер растранжирил деньги, которые ему не принадлежали, обманывал своих компаньонов. Мишель же во имя народа намеревался так или иначе это компенсировать.

Я не претендую на то, чтобы объяснить, как работала его мысль, знаю только одно: мало-помалу, по мере того, как он становился "приобретателем национальной собственности", в нем появилась любовь к власти ради самой власти. Помню – это было еще до того, как он купил землю, значит, примерно в ноябре тысяча семьсот девяностого года, – я как-то раз пришла навестить семью Делаланд, потому что болела их маленькая дочка, и мадам Делаланд мне сказала:

– Наши мужчины, значит, отправляются нынче вечером в Отон с отрядом национальной гвардии.

Я слышала об этом впервые, но мне не хотелось выглядеть перед ней неосведомленной, и я ответила:

– Похоже, что так.

Она улыбнулась и добавила:

– Если они вернутся с таким же грузом, как год назад, во времена лесных патрулей, всем нам будет неплохо. Говорят, Шарбоньер – это отличное имение, дом там прямо-таки набит всяким добром. Я велела Андре принести мне белья.

– Долг национальной гвардии заключается в том, чтобы охранять собственность, а не в том, чтобы грабить, – холодно заметила я.

Она рассмеялась.

– Наши ребята понимают долг по-своему. К тому же, в наши дни все принадлежит народу. Мсье Бюссон-Шалуар сам это говорит.

Я вернулась в дом, и когда мы все трое сели за стол обедать, я спросила Франсуа насчет предполагаемой экспедиции. Франсуа ничего не сказал. Как обычно, он бросил быстрый взгляд в сторону Мишеля.

– Да, это правда, – коротко подтвердил брат. – Но н-нас интересует не шато, а его хозяин.

– Хозяин? – удивилась я. – Но разве это не мсье де Шамуа? Он ведь командует гарнизоном где-то на границе, кажется, в Нанси.