Стеклодувы

Можно было подумать, что он отдает распоряжение о каком-нибудь ящике, который нужно доставить туда-то и туда-то, а не о судьбе собственного сына. Безразличие, звучавшее в его голосе, не было для меня новостью. Это был Робер, с которым я ехала в Сен-Кристоф, Робер, который только что потерял свою жену Кэти, человек, который жил только сегодняшним днем. Человек, которого совершенно не знал его младший брат. Глядя в глаза Мишелю, я видела, как рассыпаются в прах иллюзии, которые он лелеял на протяжении всей своей жизни. Все, что говорил Робер, когда приезжал к нам в Шен-Бидо после падения Бастилии – о патриотизме, о заре новой жизни, – оказалось ложью, обыкновенными баснями. Сам Робер ничему этому не верил.

Возможно, после потери моего первого ребенка я немного очерствела. Никакие слова Робера, никакие его поступки не могли больше меня удивить. Если он предпочитает уехать от нас таким образом – пусть даже мое сердце разрывается от этой мысли, – это его дело, а не мое и не наше.

Я не думала, что Мишель так это воспримет. Его вера разлетелась в прах. Он поднял руку, чтобы освободить галстук. На какой-то момент мне показалось, что он сейчас задохнется; лицо его из бледного стало пепельно-серым.

– Так это окончательно? – спросил он.

– Окончательно, – подтвердил Робер.

Мишель обернулся ко мне.

– Я возвращаюсь в гостиницу, – объявил он. – Если хочешь, пойдем со мной. Я уезжаю утренним дилижансом. А если хочешь, оставайся, это твое дело, решай сама.

Робер ничего не сказал. Он тоже побледнел. Я смотрела то на одного, то на другого. Я любила их обоих.

– Вы не можете так расстаться, – сказала я им. – В былые времена, когда у вас случались размолвки с отцом, вы всегда стояли против него втроем. Между собой мы никогда не ссорились. Прошу тебя, Мишель.

Мишель ничего не ответил. Он повернулся на каблуках и пошел прочь из лаборатории. Я бросила беспомощный взгляд на Робера и пошла за ним.

– Мишель! – крикнула я. – Может быть, мы больше никогда его не увидим. Неужели ты хотя бы не пожелаешь ему счастья?

– Счастья? – отозвался Мишель, обернувшись через плечо. – Все счастье, к-которое ему может понадобиться, он заб-бирает с собой вместе с этим кубком. Б-благодарю Бога, что отец не дожил до этого дня.

Я снова оглянулась на Робера, который смотрел на нас – странная потерянная фигура, затерявшаяся среди беспорядочно разбросанных бумаг в этой мрачной подвальной комнатушке.

– Я приду к тебе утром, – сказала я. – Приду в Пале-Рояль попрощаться.

Он пожал плечами – странный жест полунасмешки-полуотчаяния.

– Будет разумнее, если ты сядешь в дилижанс и отправишься домой, сказал он.

Секунду я колебалась, а потом быстро подошла к нему и обняла его.

– Если в Англии не заладится, – сказала я, – мы будем тебя ждать. Всегда, Робер.

Он поцеловал меня, на лице его мелькнула ничего не значащая улыбка.

– Ты единственный человек, – сказал он, – единственный из всей семьи, который меня понимает. Я этого не забуду.

Взявшись за руки, мы прошли через заваленную мусором лабораторию и поднялись по лестнице вслед за Мишелем. Рабочий куда-то исчез. Мишель ожидал меня в маленьком дворике.

– Береги Шен-Бидо, – сказал ему Робер. – Ты ведь такой же отличный мастер, как и наш отец, ты это знаешь. Этот кубок я возьму с собой в Лондон, но фамильную честь я оставляю в твоих руках.

Я чувствовала, что со стороны Мишеля достаточно было бы одного жеста, и Робер остался бы. Улыбка, пожатие руки, и они снова начали бы спорить, решение было бы отложено, и положение было бы спасено. Если бы здесь во дворике стоял Пьер, не было бы такого озлобления. Иллюзии были бы утрачены, но остались бы сочувствие, незримая нравственная связь. Мишель был сделан из другого теста. Если была задета его гордость, для него это был конец. В его словаре не было слова "прощение". Он смотрел на Робера через маленький дворик, и в глазах у него была такая мука, что я готова была заплакать.

– Не г-говори мне о чести, – сказал он. – У т-тебя никогда ее не было, как я теперь понимаю. Ты самый обыкновенный предатель и мошенник. Если у нашей страны не будет счастливого будущего, это произойдет по вине таких людей, как ты. Как т-ты, б-б-… – Слово "брат" привычно просилось на язык, но он его так и не произнес и, повернувшись, чуть не бегом, выскочил на улицу, продолжая бормотать: – Как т-ты, как т-ты!

Словно не было всех этих лет. Он снова был обиженным ребенком, который не понимает, за что его обидели. На Робера он так и не оглянулся. Я бегом догнала Мишеля и пошла рядом с ним по улице Траверсьер, пока нам, слава Богу, не попался фиакр и не довез нас до "Красной Лошади". Мишель сразу же пошел к себе в комнату и заперся на ключ.

На следующее утро мы сели в дилижанс, не говоря ни слова о Робере и о том, что произошло. Только ближе к вечеру, когда наше путешествие уже близилось к концу, Мишель обернулся ко мне и сказал:

– Можешь сама рассказать Франсуа о том, что произошло. Я больше не желаю об этом говорить.

Яркие краски нового мира померкли и для него тоже.

Глава тринадцатая