Стеклодувы

Робеспьер был известен в кругу свох друзей по прозвищу "Неподкупный", ибо никто и ничто не могло заставить его сойти с пути, который он считал правильным и справедливым. Пусть другие снисходительно смотрят на тех, кто не желает осуждать войну или поддерживает дружеские отношения с эмиграцией на случай, если переменится ветер и враг окажется победителем; пусть кто угодно, только не Робеспьер. Снова и снова предупреждал он министров, которые контролировали политику в Собрании, что с той позицией, которую занимает король, больше мириться нельзя; его упрямство, нежелание подписывать декреты, необходимые для безопасности государства, означают, что он старается выиграть время в надежде на то, что силы герцога Брауншвейгского одолеют армию французского народа. Если король не желает сотрудничать с правительством, короля следует низложить. Правительство должно быть сильным, иначе нация погибнет.

Эти и подобные аргументы мы слышали в течение всего лихорадочного лета девяносто второго года, либо читая о них в "L'Ami du Peuple", либо непосредственно от брата Франсуа Жака Дюваля. Однако наивысшего предела волнение достигло первого августа – это почувствовали не только мы, но и весь народ, каждый мужчина и каждая женщина, – когда командующий оккупационной армией герцог Брауншвейгский издал манифест, в котором говорилось, что Париж будет подвергнут опустошению и полному разрушению, если королевской семье будет причинен хоть малейший вред. А мы и не думали о королевской семье. Нас слишком беспокоило возможное вторжение неприятельской армии, опасность, грозившая нашим домам, чтобы думать еще и о них. Этот манифест, рассчитанный на то, чтобы нас напугать, заставить подчиниться, оказал обратное действие: он не только не заставил нас испытывать нежные чувства по отношению к королю и королеве, но, напротив, в течение одного дня превратил нас в республиканцев.

Когда десятого августа парижская толпа поднялась и направилась в Тюильри, смела караул из швейцарцев и заставила королевскую семью искать спасения в манеже, где заседало Собрание, наша маленькая коммуна в Шен-Бидо отдала все свои симпатии народу. Пусть, думали мы, теперь герцог Брауншвейгский делает, что хочет, мы готовы оказать ему сопротивление. Эта акция парижской толпы имела одно весьма важное последствие: слабые люди, заседающие в Собрании, были окончательно сломлены. Местные власти в Париже муниципалитет или Коммуна, как его теперь стали называть, – взяла в свои руки власть, и в сентябре должны были состояться выборы в новое Собрание, называемое теперь Конвентом, на основе всеобщего избирательного права, за которое все это время ратовал Робеспьер.

– Наконец-то, – говорил мой брат Пьер, – у нас будет сильное правительство.

И действительно, один из первых декретов, принятых на следующий день после штурма Тюильри, давал право каждому муниципалитету по всей стране арестовывать всякого, чей вид внушает подозрения.

Мне кажется, если бы власть получил Мишель и мог бы действовать по собственному разумению, то в тюрьмах не хватило бы места для всех арестованных. Теперь же он вместе с отрядом национальной гвардии гонялся за неприсягнувшими священниками, с тем чтобы выгнать их из нашей округи, хотя в Париже Коммуна применяла к ним еще более суровые меры и сажала их в тюрьму.

Королевскую семью держали в заключении в Тампле, где вредоносное влияние королевы не могло нанести стране большого ущерба, поскольку она не могла больше писать за границу к своему племяннику – императору Австрии.

Марат в своей газете "L'Ami du Peuple" утверждал, что спасти революцию может только одно: необходимо казнить всех аристократов, всех до одного; однако в этом случае наряду с виновными могут пострадать и невинные. Мы почему-то больше не исповедовали равенство и братство людей.

Тем временем Франсуа и Мишель были заняты организацией первичных выборов, которые должны были состояться на последней неделе августа. Наш департамент Луар-и-Шер был разделен на тридцать три кантона, и каждый кантон состоял из нескольких приходов или коммун. Каждый мужчина, достигший двадцатипятилетнего возраста, мог подать свой голос за выборщика или выборщиков своего кантона, а выборщики в свою очередь выбирали депутатов, которые должны были представлять население нашего департамента в Собрании.