Стена памяти

На взгляд Литва вовсе не розовая. Скорее серая. А маленький «пежо» дедушки З зеленый и пахнет сухой землей и пылью. Небо над шоссе низкое-низкое. Мы едем мимо множества недостроенных бетонных жилых домов, у которых такой вид, будто по ним пару раз прошелся хороший смерч. Повсюду огроменные щиты с рекламой «Нокии» и еще бо́льшие – с пастой «Аквафреш».

Дедушка З говорит, что «Аквафреш» – это хорошая зубная паста. У вас в Канзасе есть «Аквафреш»?

Я отвечаю, что у нас чистят зубы «Колгейтом».

Он говорит, ладно, найду тебе «Колгейт».

Мы выруливаем на хайвэй – все как положено, четырехполосный в каждую сторону и с разделительной полосой посредине. По обеим сторонам шоссе – пастбища, правда для начала июля больно уж грязные. Начинается дождик. А на дедовом «пежо», оказывается, нет дворников. Бедолага у меня на коленях пригрелся, спит. Литва становится мутновато-зеленой. Дедушка З ведет машину, высунув голову в окно.

В конце концов мы останавливаемся у дома: остроконечная деревянная крыша, труба по центру. Дом в точности такой же, как двадцать других, тесно сгрудившихся вокруг.

Мы дома, говорит дедушка З, и Бедолага выпрыгивает из машины.

Дом длинный и узкий, как вагон. У дедушки З в нем три комнаты: как войдешь, сразу кухня, дальше спальня, а последняя ванная. Во дворе сарай. Дед раскладывает ломберный столик. Приносит мне на тарелочке стопку чипсов «Принглс». Потом бифштекс. Ни зеленого горошка, ни сдобы какой-нибудь – ничего. Чтобы поесть, мы садимся на край его кровати. Молитв перед едой дедушка З не произносит, так что молюсь про себя. Благослови нас, Господи, и благослови эти Твои дары. Бедолага отирается у моих ног, скептически принюхиваясь.

Не съев и половины своего бифштекса, дедушка З поднимает на меня взгляд, и я вижу, что по его щекам текут слезы.

Да ладно, ну… все в порядке, говорю я.

Эти слова последнее время мне приходится повторять то и дело. То набожным дамам в церкви, то стюардессам, то адвокатам. Я говорю: ладно, со мной все в порядке. На самом деле я не знаю, все ли со мной в порядке и так ли уж вокруг все ладно, да и становится ли кому-то лучше от этих слов. Просто как-то надо же реагировать.

Все потому что рак. Это я на случай, если вам любопытно. Сперва его нашли у мамы, отрезали ей груди и удалили яичники, но избавиться от него не удалось, а потом по врачам пошел папа, у него рак нашли в легких. Мне этот рак представляется в виде дерева: большое, черное, голое дерево внутри мамы и такое же внутри папы. Мамино дерево убило ее в марте. А то, что выросло в отце, убило его три месяца спустя.

Я была у них единственным ребенком, и других родственников у меня нет, поэтому адвокаты и послали меня жить с дедушкой З. З – это потому что Зидрунас.

Теперь кровать дедушки З стоит на кухне, спальню он уступил мне. Стены в спальне голые, просто беленая штукатурка, кровать скрипит, а простыни пахнут пылью на горячей лампочке. Окно без штор. На комоде сидит новенький розовый медведь-панда, он мне, конечно, уже не по возрасту, но так, вообще-то, ничего, симпатичный. На его ухе все еще болтается ярлычок с ценой – 39,99 Lt. «Lt» – это литы. Я понятия не имею, много это – 39,99 лита – или мало.{90}

Выключив лампу, вижу одну черноту. На потолке что-то потрескивает – трак, трак, трак. Слышно, как в ногах кровати сопит Бедолага. А у стены, один на другом, стоят три моих рюкзака, в которые впихнуто все, что у меня есть на белом свете.

Тон у меня не слишком мрачный? А то я вроде как потерянная какая-то. Хотя это и вправду так. Лежу вот и шепчу: Боженька, миленький, пожалуйста, присмотри там, на небесах, за мамой… И за папой, пожалуйста, тоже присмотри, и присмотри за мной здесь, в Литве. И пожалуйста, за Бедолагой приглядывай тоже. И за дедушкой З.

Тут, чувствую, на меня опускается Большая Печаль: в груди такое ощущение, будто туда положили холодный и острый топор. И единственный для меня способ как-то жить дальше – это лежать неподвижно, поэтому вместо того, чтобы шептать: милый Боженька, как же Ты мог такое со мной сделать, я шепчу только: аминь (что означает «верую» – мне это пастор Дженкс еще там, дома, говорил){91}, и лежу тихонько с закрытыми глазами, прижимаю к себе Бедолагу и вдыхаю его запах, а пахнет он, на мой вкус, всегда чем-то вроде кукурузных чипсов; лежу и стараюсь дышать правильно, вдыхаю свет, а выдыхаю каждый раз разные цвета: свет – зеленый, свет – желтый, как психолог советовал мне делать, когда подступает отчаяние.

В четыре утра уже светит солнце. Я сижу в складном кресле около дедушкиного сарая и смотрю, как Бедолага все кругом нюхает – ишь ведь, тоже обживается в Литве! Небо надо мной серебристое, по полям ползут длинные полосы тумана. На крышу сарая садится стая из сотни маленьких черных птиц, потом все снимаются и куда-то опять улетают.