Степь ковыльная

— Не осуждай так, Игнатий Степанович. Многие из наших пали в смертном бою… Других в кандалы закуют, и жестокая кара, а то и гибель их ждет… Я тоже бился, двух мартыновцев зарубил, поранило вот меня, — приподнял он перевязанную руку. — Держались мы до утра на окраине станицы. Да что толку? Опросили раненого мартыновца — сказал он нам: дескать, тысяч шесть, а то и семь брошены на нас. И что пушек у них куда больше, чем у нас…

Маноцков вздохнул тяжко:

— А все ж, ежели бы не пьянствовали, масленую справляя, да хотя б дозоры вокруг держали, могли бы отбиваться, пока помощь не подоспела. Да что толковать? После драки кулаками не машут. А как комиссия ваша, на станичном кругу выбранная? И что с есаулом Рубцовым сталось?

— Про комиссию ничего мне не ведомо, — устало проговорил Порфирий. — А про Рубцова слух был, будто храбро бился он на майдане с малой горсткой казаков, а потом заарканили его мартыновцы, в полон взяли.

Порфирий умолк, покачнулся на табурете.

Маноцков взглянул на него с жалостью, но все же спросил о дочери:

— А Евдокия как?

Зять с трудом разжал слипающиеся веки.

— Плачет… тоскует… сбирается к вам выехать.

— А что сам мыслишь-то?.. Видно, повиниться властям надобно: покаянную голову и меч не сечет!

Порфирий стряхнул с себя усталость, выпрямился, ответил тихо, но твердо:

— Не в чем каяться! За правду стоял. От правды той николи не отступлюсь… На север подаваться надобно. На реках Хопре да Медведице «дюжих» мало. Уже были от верховых станиц, к нам гонцы, там тоже котел кипит. Еще поборемся! А ежели неудача постигнет, в леса дремучие по тем рекам уйдем иль в хуторишке каком скроемся, переждем — беднота нас не выдаст.

— Мечтания пустые, бред несусветный! — рассердился старик. — Ты хотя бы о том подумал: ведь до севера Дона сколь верстов будет… Меряла старуха клюкой, да махнула рукой… — Но, взглянув опасливо на грозно нахмурившегося Пименова, добавил: — Ну, ин пусть по-твоему будет. По крайности, хоть не один отправишься в путь далекий… — И, обняв за плечи Порфирия, повел его в горницу.

Когда они вышли, Пименов, обведя всех строгим взором, спросил:

— Что будем делать, казаки? Давайте думу думать, совет сообща держать, умом-разумом раскидывать.

— А что ж тут думать-то? — горячо вырвалось у Павла. — Правду гутарил Порфирий: на север пробиваться надобно, а там видно будет, что и как. Весна покажет, много ли станиц поднимается. На севере-то и от крестьян воронежских да саратовских близехонько. Неужто ж они на печи спать будут, не поддержат нас?

— Мужик хоть и сер, да ум у него не черт съел, — поддержал Сергунька. — А ежели здесь останемся, не избежать нам кандалов да плетей, Сибири да мук лютых.

Откликнулся и Федор густым басом:

— Коли в поле встал, так бей наповал. Пока держится сабля в руке, будем разить заклятых ворогов наших.

— Спору нет, горстка нас малая, — рассудительно промолвил Водопьянов, — но и пальцев-то на руках маловато. А сожми в кулак — сила получится.

Казаки загомонили:

— Да что там толковать! Все ясно! На север идти, на север!

Наутро повернули к северу круто. Дни утомительных переходов сменялись опасными ночевками: мартыновцы, как голодные волки, рыскали по станицам.

Отряд Пименова пополнялся новыми беглецами. Рассказывали они, какую беспощадную расправу учиняют «дюжие» над мятежными: избивают плетьми, увечат, колодки на шеи надевают и в Черкасск гонят на суд, голодных, полуодетых, истерзанных.

Из бессмертного родника народной души вылилась в те месяцы печальная, заунывная песня о том, что «приужахнулся славный тихий Дон», внимая горестным воплям вдов и детей-сиротинок, и что «замутились донские волны отцовскими и материнскими слезами».

Зима переломилась на весну. Снег обрыхлел, стал грязно-серым, начал таять. Едва слышно звеня, бежали по полям ручейки, скатываясь в низины и балки.

С утра стоял густой туман.

— Хоть ложкой черпай его и пей заместо молока, — досадливо сказал голодный Сергунька.

Сергунька, Павел и Водопьянов ехали в дозоре версты за три впереди отряда Пименова. Кони устало шагали по грязной дороге, с трудом выдергивая копыта из липкой грязи.

Вдруг до них донеслось фырканье лошадей, звяканье уздечек, чавканье грязи. Едва успели они задержать коней, как из тумана шагах в трех-четырех вынырнули всадники.

— Стой! Кто такие? — послышался властный голос.

— И без того стоим, — благодушно ответил Сергунька, ехавший впереди. Подумал тревожно: «Проклятый туманище! Влопались-таки! И ускакать нельзя — кони едва держатся». — Мы здешние, из хутора Федулова, домой возвращаемся. А вы кто будете?

— По форме не видишь? Ахтырский гусарский полк, — важно ответил усатый вахмистр.

«Да, не уйти!» — горестно подумал Сергунька. Прошептал Водопьянову:

— Скачи назад, предупреди. Пусть сворачивают со шляха на дорожку к хутору Дунину.

— Ты что там нашептываешь? — грозно окликнул вахмистр, подъезжая вплотную к Сергуньке.