Степь в крови

– Вернувшись домой, я застал в своей квартире двух раньше не знакомых мне людей. Один представился Никанором Ивановичем, а второй Степаном. Первый почти сразу заявил, что знает о моих обидах на Минина и о том, что ротмистр преследует меня. Он предложил легко устранить это затруднение. Он дал мне это, – Куцеба протянул полковнику блокнотный лист с адресом, – и сказал, чтобы я пришел завтра вечером… – есаул заколебался. – Он обещал помочь мне убить Минина.

– Убить Минина? – изумился полковник.

– Именно.

– Здесь что-то… ты когда-нибудь встречал этих людей раньше?

– Нет. Никогда. Это точно.

– И что ты думаешь делать?

– Я пришел за указаниями к вам. Сделаю, как вы прикажете.

– Это очень верно. Отныне ты должен немедленно докладывать мне обо всем и делать только то, что я тебе скажу. В конце концов, твоя жизнь висит на волоске…

– Как и ваша…

Тишевский удивленно поднял глаза на есаула, но, встретив твердый взгляд, принужден был опустить голову.

– Ты прав. И моя.

– Мы должны выяснить, кто такой этот Никанор Иванович и зачем ему нужна смерть Минина. Мне кажется, что он имеет какое-то отношение к гибели посольства, он как-то особенно говорил об этом.

– Вполне возможно. Если так, то у него есть все основания для мести. А у нас – для того, чтобы разоблачить его, потому что таким образом мы снимем с себя подозрения.

– Или, наоборот, навлечем их?

– Все слишком запутанно, – Тишевский поднялся из-за стола и, подойдя к зеркалу, оправил смявшийся воротник. – Необходимо обдумать это. Обдумать… Решим так. Завтра утром я буду ждать тебя, и мы окончательно определимся с диспозицией. А сейчас, – он зевнул, – утро вечера мудренее.

Тишевский остался один. За окном загорелся закат, неуклюжие серые тени заползли в кабинет полковника и расплылись по стенам и обстановке. Здание штаба затихало и серело в душной майской мгле.

Первой мыслью, охватившей полковника, было осознание чего-то зловещего и неотвратимого. Покойная жизнь начальника штабного караула отныне была разрушена чьей-то невидимой, но слишком явственно ощущаемой рукой. Тишевский не был трусом и потому не был мстителен, но его рациональный ум требовал возмездия за унижение. Не видя до сих пор способа расправиться с Мининым (а именно со зверским оскалом ротмистра у него ассоциировалось перенесенное оскорбление), Тишевский до сих пор ограничивался жалобами и кляузами Вершинскому, начальнику штаба генералу Романовскому и самому Деникину. Однако ж – безрезультатно.

Но теперь! Теперь в руках полковника неожиданно оказалось орудие вожделенной расправы.

Полковник Тишевский был личностью, бесспорно, высоко взошедшей по ступеням эволюции. Он был одним из тех людей, которых без доли сомнения возможно причислить к пресловутому и столь редко встречаемому на этом свете виду Homo Sapiens Sapientis. А оттого, как и всякий разумный, мыслящий человек, Тишевский сейчас же подавил в себе вспышку страсти – реликт древности – и задумался.

«Убийство Минина, конечно же, желанно и во многом необходимо. Но что в действительности оно переменит? В живых останется Зетлинг, который доведет дело до конца. К тому же если убийцей станет Куцеба, а это будет несложно выяснить, то, естественно, в организации преступления обвинят не мифического Никанора Ивановича, а меня. А вслед за тем и обвинение в измене ляжет… – Тишевский на мгновение приостановил ход мыслей и, издав стон, тяжело вздохнул. – Возможно, даже скорее всего, именно такого поворота событий и добивается этот таинственный Никанор Иванович. Небось, чувствует, шельма, что Минин сел ему на хвост, и хочет одним выстрелом обернуть дело вспять. Но коли так, что делать? Ведь после убийства Глебова… Глебова! Конечно! – воскликнул Тишевский. – Это он! Тот самый…»

Осененный внезапной догадкой, Тишевский надел китель, фуражку и, захлопнув за спиной дверь, поспешно вышел в коридор. Здание штаба было безжизненно. Тишевский сбежал по лестнице, отдал честь караульному на входе и быстрым дерганым шагом устремился к гостинице «Европа».

Солнце пропало за серыми кубами работных домов новочеркасских окраин, уже багряная корона раскинулась над кронами аллей и парков, полуденный зной сменила гнетущая духота, а город зажил обыкновенной своей южной разухабистой жизнью. Полковник Тишевский спешил. Мысли и догадки, одна чудовищнее другой, теснились в его голове, вырываясь наружу в неловких торопливых движениях. Преодолев Крещенский спуск, Тишевский вышел на Александровский, уже виднелся вдали бронзовый Платов с блестящей на солнце шашкой.

Позади себя полковник услышал конское ржание. Он обернулся и увидел шарабан. Это была одна из тех повозок, на которой с полусотню лет тому назад малороссийские помещики возили дочек на балы в губернский город. Краска на дощатых стенках шарабана облупилась. Дверца и овальное окошко накренились. Но упряжка из трех гнедых, молодой кучер с лихо закрученным усом придавали престарелой колымаге бодрости и ходу.