Степь в крови

Тишевский насторожился. Он замедлил шаг и, поглядывая через плечо, наблюдал за неотступно следующей позади повозкой. Дурное чувство овладело полковником. Набравшись решимости, он обернулся и встретил насмешливый взгляд кучера.

«Бежать!» – промелькнуло в голове. Кругом было полно народу, и опрометчивость пугала Тишевского падением в глазах общества.

Полковник прибавил шаг, но повозка не отставала, хотя и не обгоняла его. Впереди, в полсотни шагов, показались блестящие витрины винной лавки, а за ними и двери гостиницы «Европа». Тишевский почувствовал облегчение.

Но в тот самый момент кучер странной колымаги прибавил ходу. Из распахнутой на ходу дверцы выглянуло круглое хамское лицо и, торжественно улыбаясь, воскликнуло:

– Дражайший полковник! Вы спешите? Но, право, это лишнее. Спешащий полковник в наши дни рождает панику… вы, я понимаю, не уполномочены…

Человек в шарабане говорил еще какие-то несуразицы, но Тишевский ничего ровным счетом не понимал. Он остановился в оцепенении и широко открытыми глазами неотрывно смотрел в мрачную бездну, распахнувшуюся за дверцей кареты.

– Но не стойте же, ласкаво просимо! – из шарабана выпрыгнул обладатель хамской внешности, подхватил ошарашенного полковника под руки и толкнул внутрь.

Кучер залихватски свистнул, и повозка, дребезжа и разрываясь стонами, покатилась по мостовой.

Смеркалось. Колымага выкатила за душный и смрадный город и, вольно переваливаясь с боку на бок, взбиралась на пологий холм. Грунтовая дорога пылила под конскими копытами, и серая дымка разлеталась по степи.

За все время пути ни полковник, ни его спутник не проронили ни слова. Оба вели себя так, будто все происходящее было самым обыденным делом, не стоящим слов. Но в висках полковника набатным боем билась тревога. Члены его обессилели, а мысль рождала лишь одну глупую фразу: «Что-то должно быть…» Тишевский уже забыл о своих недавних страхах, о порыве открыться Зетлингу, даже о бессмысленном теперь раскаянии. Все то, что стало известно ему от Глебова и Куцебы, казалось ничтожным. Незначительность вообще всего открылась полковнику.

Наконец колымага встала. Дверца распахнулась, и Тишевский вышел. В трех шагах он увидел широкую коренастую спину и бритый затылок. Полковник подошел к стоящему человеку и остановился по правую руку от него. Это был Никанор Иванович.

– Вы знаете обо мне? – спросил комиссар.

– Из слов друзей.

– Теперь свиделись… – Никанор Иванович хотел сказать еще что-то, но не стал.

Они стояли над оврагом. За ним в красном зареве иллюминации горел Новочеркасск. Из города доносился нестройный рокот ночного торжества. Слева простирался тихий и широкий разлив Дона. Степь вокруг была прекрасна и чиста.

– Вы понимаете, что совершили глупость? – Никанор Иванович прервал молчание.

– Я белый офицер, я верю в наше дело и на сговор с вами, кто бы вы ни были, не пойду. Я жалею лишь об одном – что слишком промедлил – не успел все им рассказать.

– Это вторая глупость, совершенная вами. Бойтесь третьей – она станет для вас последней.

Кровь ударила в голову полковнику. Инстинктивный ужас и обычная сдержанность, осторожность Тишевского – все оказалось ничтожным перед волей человека.

– На все воля Божья, – тихо и отчетливо сказал полковник.

Прошло мгновение, и прогремел выстрел. Тело полковника, неуклюже опрокинувшись наземь, скользнуло вниз, перевернулось, ударившись об уступ овражной кручи, и исчезло во тьме.

Глава девятая, в которой граф Гутарев всем уловкам предпочитает искренность

Полковник Тишевский напрасно спешил в гостиницу «Европа». Номер Марии Александровны Петлицкой был пуст. Зетлинг, все прошедшие дни таившийся для решающего прыжка, нанес удар. Мария Александровна уехала на несколько дней отдохнуть от городской суеты на загородную дачу генерала Романовского. Провожавший ее до Платовского бульвара Минин не вернулся в гостиницу, но купил стакан персиковой воды и добрых два часа провел в тени аллеи, разглядывая праздную публику и размышляя о своем. После ухода Петлицкой Зетлинг провел в номере с четверть часа, спустился в фойе, заказал ужин на десять вечера, бодрым шагом вышел наружу, взял пролетку и растворился среди городской суматохи.

Одним словом, номер Марии Александровны оказался пуст. И напрасно половой стучал в дверь, когда подоспел запоздалый ужин. Окна во втором этаже гостиницы «Европа» черными глазницами взирали сквозь пришедший сумрак на дальнюю северную окраину Новочеркасска…

Граф Алексей Алексеевич Гутарев проживал в половине дома преуспевающего купеческого приказчика средней руки. Здесь граф пользовался всеобщей любовью. Хозяйка заблаговременно приглашала Алексея Алексеевича к обеду и с застенчивой восхищенностью выслушивала его витиеватые и противоречивые суждения о сущности политического момента. В этом доме граф слыл интеллигентом. Дочки приказчика, две из которых уже достигли совершеннолетия, а третья была бойкой и смышленой девочкой, любили непосредственность Алексея Алексеевича и меж собой звали его «наш художник».