Стихи-Я Пушкина (СИ)

Кумир для сердца своего.

--------------------

И вопрос:

- Как выбирает Дездемона? - И можно думать, душой, стихией, как думают Борис Парамонов и Иван Толстой, но вот Пушкин конкретизирует, что нет, не только, а точнее:

- Бурмин нашел Марью Гавриловну у пруда, под ивою, с книгою в руках и в белом платье, настоящей героинею романа.

И более того, она проверяет по этой книге то, что говорит Бурмин, объясняясь ей в любви, укрощая свою стихию театром:

- Я вас люблю, - сказал Бурмин, - я вас люблю страстно...

И она видит: совпало - это первое письмо Сен-Пре, вспомнила, с кем она переписывались в юности письмами из этого романа Жан-Жака Руссо Новая Элоиза.

Поэтому.

Поэтому Человеку, чтобы поверить в Бога - надо только вспомнить всё, - как сказал Арнольд Шварценеггер, вспомнить свой с Ним Завет - не чужой:

- Свой Завет.

Кажется:

- Ну не смешно ли противопоставлять ТЕАТР - Стихии, тем более управляемой?

Говорят, бог был против театра, - но это может быть только, как против профанации истины.

Недаром какая сейчас ведется борьба с театрами-то! Поняли, что не вырубить топором - театр с легкостью даже аннигилирует.

Далее, про формулировку Толстым: Гордись поэт! - Откуда взято? Также:

- Гнилой пень вместо того, что сейчас вижу я в тексте открытой книги:

- Чахлый.

Толстой читает:

- Волнует степь и пыль несет, - когда написано:

- Подъемлет лист и пыль несет.

И вот этот:

- Гордись поэт, - тогда, как у меня просто:

- Таков поэт: как Аквилон

Что хочет, то и носит он.

И делается заключение:

- Этим Гордись Пушкин отменяет нравственность.

Похоже на какой-то черновой вариант в стиле допотопной лирики Жуковского.

Здесь дело не в гордости, принципиально не в этом дело, когда Пушкин пишет:

- Зачем арапа своего

Младая любит Дездемона,

Как месяц любит ночи мглу? - а до этого про ветр в овраге, когда надо гонять корабли по морю, про орла, покидающего горы и башни ради чахлого пня.

И продолжает:

Таков поэт: как Аквилон

Что хочет, то и носит он -

Орлу подобно он летает

И, не спросясь ни у кого,

Как Дездемона избирает

Кумир для сердца своего.

И, не мудрствуя лукаво, Иван Толстой называет такое поведение:

- Стихийным! - Вопрос:

- Почему тогда Чарский молчал, изумленный и растроганный?

- Ну что? - спрашивает поэт.

И Чарский рассказывает, чем он очень удивлен и растроган, - нет, не стихией, клокочущей в Медном Всаднике, а наоборот, тем, что чужая мысль, чуть коснувшись слуха поэта, тут же стала его собственной! Как будто он думал об этом же самом всю оставшуюся жизнь.

Понимаете, думал всю жизнь! Вот в чем дело, в том, что поэт только о том и думает, как:

- Укротить Стихию, - едва она появится. - А не наоборот, сам такая же стихия.

Разница большая:

- Тигр и его Укротитель.

Как говорится:

- Я звал тебя и рад, что вижу! - Это не просто бой Лермонтова с барсом - или что у него там было, в ожидание смертельной ничьей - а ожидание противника, чтобы победить его, однако:

- Во славу Божию! - Как и написано в другом месте:

- И как гром его угроза поражала мусульман.

В конце там же написано, что вернувшись домой после победы:

- Как безумец умер он. - Ибо:

- Вступить в бой со стихией - это одно, победить её можно, как это сделал Импровизатор из Египетских Ночей, - но.

Но, видимо, бессмысленно, взять ее Гением можно, но в Этом Мире - не до конца.

Как и сказал Иисус Христос печально, искушаемый последний раз тем же, чем пушкинский Импровизатор и Жил на свете рыцарь бедный, Духом смелый и прямой:

- Искушаемый победой над стихией! - ибо:

- Я могу, Господи! - но это МОГУ не принимает во внимание, что Стихия - это тоже бог, бог, сам желающий измениться, но вот с помощью смерти части себя в роли:

- Сына.

В любом случае Пушкин - это не стихия, а надо иметь в виду не только содержание стихотворения, но и то, что поет эту стихию сам поэт, загнавший ее, как Аполлон в свою Лиру, сделавший из нее:

- Спектакль.

Повторю еще раз Пушкин, как и Шекспир противопоставил Стихии:

- Театр.

Как и Евангелие - это сплошной театр, правда, в самом конце, после Тайной Вечери:

- Смертельный.

Апостолы идут в свой последний бой сознательно, уже подготовившись на Тайной Вечере, а не вынужденно стихийно, как:

- Нам ничего не осталось, как только умереть. - Ибо и сказано:

- Смертию смерть поправ.

Хотя, конечно, им было страшно, даже Иисусу Христу не хотелось идти в эту последнюю битву со стихией - по сути, с какой-то частью самого бога - что Он даже вынужден был сказать:

- Но как Ты хочешь, а не Я.

Сам Бог в роли Иисуса Христа вступил в бой со своим же древним хвостом.

Поэту потому, следовательно, нет закона, как сердцу девы и ветру, что:

- Он с Законом и призван вступить в бой, как с древним драконом, ставшим стихией, как Иисус Христос требует новых мехов для нового вина. - Зачем?

Именно затем, чтобы спасти Адама, чтобы изменить Прошлое. И Евангелие своей конструкцией показывает именно такую конструкцию мира, что:

- В одну и ту же реку можно войти дважды! - Чего, похоже, не смог понять бедный и простой рыцарь, бившийся за Деву Марию:

- В лоб ее, стихию не возьмешь, идти надо слишком далеко, однако:

- Назад, чтобы всё переделать.