Стихи (сборник)

...Лет девятнадцать мне было когда-то,

Вышибли из института меня.

Но, не печалясь, шагал по Арбату

И рассуждал, никого не кляня:

«Вышибли? Стало быть, стоящий парень,

Перед собою благоговей.

Что институт? Чхал на Англию Байрон

И на Америку — Хемингуэй».

Был я в ту пору заправским поэтом:

Брюки обшарпаны, смяты при этом,

Скусаны пуговицы

С пиджака.

Вспухла от путаницы

Башка.

«Самая главная наша забота, —

Я рассуждал, — это наша свобода.

Будут тебе о другом напевать,

Можешь не слушать и наплевать».

Шел я, вихрастый, худой и губастый.

Встретил тебя и сказал тебе:

— Здравствуй! —

Ты засмеялась.

Бровь подняла.

Мне показалось:

Все поняла.

Мы проваландались самую малость:

Скоро пошли непогожие дни.

Но по парадным не обжимались:

Ты в эти годы жила без родни.

Смелая девушка. Первая женшина!

Первое чудо средь вечных чудес...

Помню, как мне залепила затрещину,

Но, не робея, я снова полез.

Было в ту пору мне девятнадцать,

Было в ту пору тебе — двадцать два.

Надо сдаваться...

Куда же деваться?

Даже не стоило драться сперва.

Нравилась нам поначалу забава.

Нам поначалу хватало запала.

Мы просыпались в первом часу.

Ты в институт торопилась... Духами

Прыскала локоны и за ушами,

И на лету наводила красу.

Кальки сворачивала, а руку

Не успевала всадить в рукав...

Глянем — и бросит опять друг к другу,

Тут уж не прячься и не лукавь!

Но очумелые, как укротители,

(Что человечат, калечат зверей),

Помню, мои озверели родители

И от любви уводили твоей.

Родичи, что ли, твои не потрафили

И о тебе небылицы плели

(Все потому, что свои биографии

Предки мои, как невинность блюли).

Помню, они не на шутку гордились,

Что обошли все капканы с умом:

И в оккупациях не находились,

И не пропали в — тридцать седьмом.

Ну а твои были шиты не лыком!

Вождь их чинами сперва наградил:

Дядька был маршалом, батька комбригом,

Ну а с мамашей — Фадеев крутил...

Впрочем, другие романы затеяв,

Скоро мамашу оставил Фадеев,

Думать Фадеев о ней позабыл,

Но о семье позаботился Сталин;

Маршал немедля был к стенке поставлен,

Батьку с мамашей загнали в Сибирь.

..............................................................

..............................................................

Вся извелась моя бедная мачеха,

Перед отцом исходила тоской:

— Если мерзавка опутает мальчика,

То пропадет он с анкетой такой!

Был я беспечный, безжалостный парень,

В головы им, точно гвозди, вбивал:

— Блок был опален, Есенин опален

И Пастернак-то в чести не бывал. —

Где там! От гнева на стенку полезли...

Что им Есенин, что Пастернак?

И потому к ним на Красную Пресню

Я уже было ходить перестал.

В полдень мы хлеб с маргарином жевали

И за стихи принимались опять.

Их ни в едином не брали журнале,

Но на журналы было плевать.

Хуже — что худо жилось нам без денег

И что ни вечер кидалась ты в плач:

Дескать, я бездарь, отпетый бездельник

И никакой не поэт, а трепач.

Пишешь стихи? Так пиши для печати.

Я понимал: это крик о пощаде.

Скоро от слез твоих вовсе промок,

Только с собою сладить не смог.

Как-то проснулся и понял, что — баста!

Пусто в груди и ни капли любви.

Кончилась. Так же, как в тюбике паста.

Больше не выдавишь — и не дави!

Все хорошо, черт возьми, что не поздно! —

Встал я, собрал всю охапку стихов,

Обнял тебя, и ударил мне в ноздри

Запах прощания, запах духов...

Вся неприкаянность, радость и ярость —

Мне показалось — выдохлись враз.

То, что в тебе от меня оставалось,

Не разбираясь, выскоблил врач.

И вот тогда-то пошла мешанина:

Предками был я немедля прощен

И в добродетельного мещанина

Чуть было не был уже обращен.

С кем ты спала — я лишь знал понаслышке.

Были все это уже не мальчишки —

Парни добротные, лет тридцати...

Ты мне подробности эти прости.

Но, коль писать, так уж полную правду,

А умолчанье — все-таки ложь.

Начал рассказ и, пожалуй, обратно —

Даже захочешь! — не повернешь.

Дети врагов трудового народа,

Бывших шахтеров и кузнецов!

Что вы за племя? Что за порода?

Тянет ли вас на дорогу отцов?

Вы понимаете, время какое?

Вечно чего-нибудь скверного ждешь...

Вот потому-то с бессонной тоскою

Думал о вас наш учитель и вождь.

Думал. И вот что решил напоследок:

Чтоб уберечь вас, не выдать беде —

Спрятать от всех иноземных разведок

На Колыме или в Караганде.

И по веленью учителя нашего

Всяких племянниц, племянников маршала

Взяли и вывезли на Колыму.

(Кроме тебя. Ты сидела в Крыму.)

Кто-то советы давал тебе дошлые:

— Что ты рыдаешь. Мужа возьми.

Все, понимаешь, тут дело в жилплощади.

С мужем им хуже. Больше возни.

Ну, пропиши хоть хромого какого-то...

Им не опасна чужая жена.

Им, понимаешь, жилплощадь нужна.

И вот тогда-то тебя осенило...

Это был козырь в пропащей судьбе.

Прямо с вокзала ты мне позвонила,

И, удивляясь, пошел я к тебе.

Кажется, дождь моросил на Арбате.

Комната плавала в полумгле.

Полулежала ты на кровати,

Полусидел я на шатком столе.

Помню лицо твое с жалкой улыбкой,

Малость увядшей, манящей и липкой...

Только все номером было пустым.

Надо ведь быть дуралеем отпетым,

Чтобы — где некогда царствовал первым,

Царствовать пятым или шестым...

Взяли тебя в декабре, на рассвете.

Двери солдатам открыли соседи.

Ты к их приходу готова была,

Чуть не полгода в платье спала.

А оставалось всего-то полгода,

Пару зачетов, проект — и диплом!..