Стихотворения

Ненавидящие невинности,

из невинности извлекали грех.

Стали Адам и Ева пугливо друг в друга тыкаться.

Ева заявила: “Кто-то внутри скребется.

У меня из живота детка живой выкатился.

Мы его родители.”

“Вот, — говорит бог, — как выдумка правдой врется!

В животике-то было пусто.

А она мне рожать угрожала.

“Больно”, — жалуется.

Кричит уверенно.

Я, как Станиславский, не верю.

Воображением мучается.

Пожалуйста, мне не жалко.

Допустим,

допустим, дети рожаются,

пусть.

Но только не женщиной,

а капустой.

Ева слева.

Справа кушетка.

Вымысел усиливает акушерка.

Вот веселье-каруселье сделали.

Былью не было дерево,

а вы поверили.

“Позвонили мне газели

все сгорели карусели”.

Тушенку кушает акушерка.

Кушетка слева.

Ева,

вы что-то съели.

Все теперь неправильно.

Вы отравлены.

Она мне: “Чем докажешь?”

Ничего не скажешь,

Уплыву за облака,

не увижу яблока.

Огрызается капризно:

“Где огрызок?”

Съела крыса.

Ухмыльнулась и свихнулась,

с мыслью маленькой столкнулась

и рассудку не внима-

яростно сошла с ума.

Хохоча, о хвост споткнулась

и обратно не вернулась,

и на ужин вместо сыра,съела сына.

Адам кричал: “Не понимаю!

Зачем нас выгнали из рая?

Теперь нам холодно и сыро.

Мы голые лежим в сарае.”

“Прости, но рая не бывает”, —

ему сказал я, утешая.

“Но вам безумия хватило

из однокомнатной квартиры

сбежать в разрушенный сарай

и верить, что оставлен рай,

чью явь настойчиво вкропила

в безвольный мозг из яблочного мира

навязчивее жизни лжи игра.

И вы желаете назад

упорно и настой...”

“Чего?” — воскликнул адвокат.

“Вы правы, бог в пальто.

Слова — вранье, а правда — мат.

Нет рая, нет Ничто.

И некуда отсюда смат-

ываться (вверх, вперед, назад).

Ни за любовь, ни за талант

вы не получите наград.

Но выбор есть: тюрьма и ад.

А остальное напрокат

для дела или впрок,

пока дают, бери пока,

себя отдав взалог.

Тогда ты станешь аноним,

и нем, и слеп, и глух.

И все, что выпадут, отним....

как память у старух.

И сделают тебя одним

из лучших. И соврут.

И испекут на имени-

ны нежной нижины

и высочайшей вышины

большей кровавый каравай.

И все подарки, что не сни-

лись, в дар преподнесут.

И ты не сможешь жить без них

и несколько минут.

Но ткнут тебя, и рот заткнут.

И все, к чему ты так привык,

с руками оторвут!”

“Вы иное отыщите,

опустите простоту”, —

робко вымолвил защитник:

“Знаем правду, да не ту.

Пусть звучит как отвлеченье

Мой туманный монолог.

Я хочу открыть значенье

неких всем известных строк.

“БУРЯ МГЛОЮ НЕБО КРОЕТ”.

Кроет мглою здесь, сейчас.

Мыслью следуйте за мною,

обнаруживайте связь.

Слава богу, боговластье

не свершило приговор

В жизни не было несчастья,

только хитрый уговор.

“ДАР НАПРАСНЫЙ...” скучный, грустный,

жизнь, ты в чем-то чемодан.

В нем лежат бутылки, кружки,

рюмки, чашки и стакан.

Мне мертвец оживший нужен.

Для него все берегу.

“ВЫПЬЕМ С ГОРЯ!” Где же Пушкин?

В одиночку не могу.

“ДАР НАПРАСНЫЙ, ДАР СЛУЧАЙНЫЙ”.

Ваша легкость без стыда.

Гений ваш, как дождь нечайный,

растечется без следа.

Только боль моя корява,

некрасива кровкой злой.

За посмертной вашей славой

я, бездарный и живой,

вижу, как легко и пусто,

просто между ваших строк,

как пронзительно искусство

боль придуманную врет.

Как тростинка лопнул хрящик.

Плоть сглотнула мой язык.

Оттого, что настоящий

как не длился, не привык.

Кто талантлив — приспособлен,

не терпим, а подходящ.

Настоящим был соскоблен

мой хрустящий хрупкий хрящ.

Полусло...” На полуслове

оборвал защитник речь.

И из горла рвотной кровью

Он животно начал течь.

Душит злость судью. Подушкой

Он защитника убил:

“Ты зачем процесс нарушил?!

И лапшу зачем на уши,

как липучие беруши

накрутил и налепил?

Все я понял, не дослушав

то, что ты нагородил.

Связь прямую обнаружил —

Пушкин, сука, не был б Пушкин,

если б он с тобою пил!”

“КРОШКА СЫН К ОТЦУ ПРИШЕЛ

И СПРОСИЛА КРОХА:

ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО

И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО?”

Отчего молчит отец?

Мама охает:

“Кушай, кроха, леденец

и суп гороховый.

Отца из-за добродетели

убили судьи и свидетели.

Что такое хорошо?

Это плохо.

Так никто и не пришел

к нему на похороны.”

Мальчик собрался с мыслями.

Запутался со смыслами:

“Мы сами с усами.

Наоборот — это тоже самое.

Пусть небо обманывает.

Пусть солнце лопается.

Пусть все начинается заново,

то есть кончится.

Будет весело.”

Пошел — повесился.

“Я ЛЮБЛЮ СМОТРЕТЬ

КАК УМИРАЮТ ДЕТИ.”

Я не некрофил,

а вишневый по швам свидетель.

Я гениален на коленях

наглой легендой складываюсь.

Мои нелегальные коллеги —

смелости калеки

похотливо поглядывают.

Падайте ниц!

Цените этот цинизм московский!

Маяковский.

Извольте,

вышвырнув наружу,

родную речь,

ей дайте течь,

чтоб ложь ее

образовала лужу.

Туда и лечь

извольте...

Я не стихи пишу, —

вою.

Тихонько громыхаю. Не спешу.

Всего нас двое —

Я и Мандельштам.

Остальные уютятся по домам,

словечки рифмуют бережно.

Сделайте мне укол от бешенства.

Ну и что?

Я стану нежным,

как виселица.”

Судья заорал со зла:

“Уберите козла!

Вы все валяете дурака.

Что ждать от козла молока?

Давайте вернемся к Девочке.

Как ты это сделала?

Сама или кто помог?

Снова вмешался бог:

“Какой сегодня день недели?

Понедельник?

Что вы наделали?

Время не убывает.

Недель не бывает,

тем более понедельников.

Людей нет. Есть нелюди.

Мозги прочистите!

Есть только числа.

Люди не размножаются,

а цифирки умножаются.

Девочка не могла

Родить Козла

Никак.

Козел — это знак.

Беззаконно наказание.