Стихотворения и поэмы

Корни высушили, истолкли,пекли из муки лепешки и ели.Вкусно.              Насытиться не могли.Ноги с бездушной еды толстели.Кашку-траву варили.                                  Спервачерной становится,                                 серой,                                                   синей.Белой станет — готова трава.Жили этой едой бессильной.Сходил к маслобойщику — в край села.Весь день продвигался от дома к дому,в каждой избе смерть побыла.Макухи просил —                            отослал к другому.Отруби выменял за ружье,гармонь перешла Ковылину в руки.Взял ее Петька:                          «Теперь мое…»Смолчал Кузьма,                                  потемнел от муки.Стыло Быково                           на Волге-реке,падал народ, недородом смятый.Так и пришел                     в смертельной тоскеновый год,                  девятьсот десятый.Сани скрипнули под окномв новогоднее утро.Кто-то ступил на крыльцо ногой,кто-то щеколдой звякнул.«Хозяева!» Шарит по двери рука.«Кузя, кто это, слышишь?»Наташи испуганные глазасинеют в утренней сини.«Хозяева!»                     В сердце ударило вдруг.Кузьма поднялся над лавкой:в избу шагнул,

                      распахнув тулуп,грузный Ефим Денисов.«Хозяева что-то поздно встаюти печку еще не топили…»Сказал                   и прислушался к тишине,снял шапку, перекрестился.«Кузя! — с криком шагнул еще. —Кузя!          Зачем казниться?Смири гордыню, простит отец! —крикнул Ефим, рыдая,—Слышишь, опора моя, пойдем,рука моя правая, сын мой!»Ефим Денисов на лавку сел,лицо опустил в ладони.Винный угар по избе пошел,сердце сковала жалость.Нависла тяжелая тишина,дышали глаза Наташи.Дверь отворилась.                                 Две чьих-то рукимешок поставили к стенке.«Что это?» — хрипло спросил Кузьма.«Мука», — из сеней сказали.«Тятя, зачем ты сюда пришел?..»— «Кузя,                 мать пожалел бы!..»— «Тятя, хлеба много у нас?»— «Хватит, сынок, идемте.Хватит!                Нонче уже бегут,а с рождества повалят,наделы сожмем у себя в рукахеще десятин на двести…»— «А люди?»— «А люди спасутся мной,а там уж не наше дело.На свете               каждый сам за себя,бог лишь за всех единый…»Трудно Кузьме,                           устал он сидеть,

в угол плечом ввалился.«Тятя, давайте хлеб раздадимвсем, кому смерть приходит…»— «Кузя!..»— «Можешь, тятя, давай…»— «Кузя, ты что, сыночек?!»— «Слышишь, тятя, давай отдадим!»— «Задаром, что ли?»— «Задаром…»— «Цыть, сопляк,                              не смирился ты,Гордец!              Пропадешь ты,                                          выродок мой!Так над отцом смеяться!..»— «Уйди! — прошептал, слабея, Кузьма.Уйди!»            Засвистели двери…«Муку забери!»                       Метнулся Кузьма,мешок уцепил руками,свалил его, покатил за порогсквозь сени.                        Сорвал завязку,грудью в сугроб столкнул с крыльцаи сам повалился следом…«Уйди! Навсегда!                               Не хочу твоего…ничего,             что содрал ты с кровью!..Отзовется тебе,                          отольется тебе…тебе                   и другим,                                        на свете!..»Можно даже уснуть на ходу,ступни бы если так не ломило.Идет к колодцу.                              На холодуего совсем покидает сила.Легкий,              он виснет на журавце,

пока не сорвет с ледяного припая.Белеют пятнышки на лице,и сон приходит,                            глаза слипая.«Эй, в колодец слетишь, сосед!»— «Федя!..»— «На срубе уснул.                                   Гляди ты!..»Федор Бабаев и сам приселна край колоды,                           глаза закрыты.Они, себя тормоша, берутводу,          в каждом ведре по кружке,несут,            совершая великий труд,идут,          мешая уснуть друг дружке…В марте             семнадцатого числаВолга проснулась,                                 вздохнула Волга,лед разорвала                            и понесла.Как ты, родная, томила долго!Бушует над Волгой ледовый гром,крыги на острова полезли.Быково            дышит                                 распухшим ртомв жару           голодной своей                                           болезни.Кузьма, отталкивая полусон,шатаясь, шел добирать солому,раз десять                  с охапкой садился он,пока проходил от сарая к дому.Наташа, держась рукой за шесток,затапливала от последней спички,слушала:                булькает кипяток, —рогач покручивала

                                по привычке.Потом на крыльце сидели вдвоеми удивлялись:                         «Весна, смотри-ка!Небо чистое, как водоем!»Тихо:         ни рева, ни зова, ни крика.«Кузя, ведь это из-за менятвое мученье…»                       — «Наташа, что ты!С тобой мы                   единственная родня!Пускай подавятся,                                     живоглоты!На всём:                на пожарах,                                     на голодах —руки греют!..Уедем, Ната?Так-то не бедствуют в городах,хлеб в городе есть,                                    говорят ребята».— «Боюсь я!..»— «В Царицыне будем самом,двенадцать часов отработал — и дома».— «Боюсь я…»— «И книги там…                          Люди с умом…»Всё кружит и кружит тяжелая дрема.Сидели и слушали:                              нет ли гудка?Гудки мерещились,                                    выли,                                                звали.Пароходы издалеканаплывали и наплывали.Он глянул на солнце, резь превозмог,увидел:                с краями полная чаша,в ней солнце,                        пуская легкий дымок,кипит и булькает, словно каша.