Однажды как-то, за недолгий часДо скачек, — а они на днях как разДолжны начаться, — на пекарне челядьСошлась. Был час, в который тени стелютПостель для ночи в голубых шелках.Вишневый сад — он был еще в цветах, —Дань первую отдав гудящим пчелам,Дремал и грезил. Где-то там, над долом,Чуть слышно было песню: в поводуВели коней в ночное. На прудуСбиралось на беседу жабье племя.Эх, братцы! Иль забыли вы то время,Когда нам юность до зари уснутьНе позволяла? Как светился путьМеж черными безмолвными дубами!Бог с ними, с теми давними годами:Они прошли — и отшумел их шум!Рассказчик неустанный, дед Наум,Знаток вина и кухонных изделий,Быль с небылью сплетал (мели, Емеля!),Недаром старый с ведьмами знаком,Что в кошку превращаются, клубкомПод ноги скачут, людям козни строят,Коров в подойник черной ночью до́ят.Днем женщины они, их не узнать,Хотя горазды языком трепать,—Да весь их род в том деле одинаков…А вспомните злосчастных вурдалаков!Ведь одного Наумов брат, Матвей(Не верите? Вот бог меня убей!Герасима-покойника вы самиСпросили бы!), застукал под сенямиИ топором с размаху порубал.Потом Петро искал и пересталИскать сынишку: словно канул в воду!И сам Наум ту бесову породуРазок видал. Уже который годОб этом помнит: в церковь шел народ,Спеша на свадьбу поглядеть. Микита(Он всё, бывало, ходит деловитоИ крутит черные усы) к венцуМаланку вел! Уже и пан-отцуСказали, напекли и наварили,Бочонок с оковытою купилиВ корчме яхнянской, все уже сошлись, —И на́ тебе! Откуда ни возьмись,Явился дед, махнул вот так рукою,Сверкнул глазами, топнул раз ногою —И весь народ в смятении примолк:Глядят — Микиты нет, лишь серый волкЗавыл возле Маланки, приласкался,Потерся о колени и убрался,Через дорогу прыгая. А дедРастаял, словно снег, — пропал и след!Развеялся, что дым. Вот как бывало!Да и теперь у нас чудес немалоПо свету ходит… Дальше перешлоНа то, о чем, и спать ложась, село,И подымаясь, думало: такиеЛовили жадно слухи кре́постные —Казалось им, что скоро день придет,Когда… Об этом уж поет народ,Да потихоньку — и у стен есть уши, —Когда уже их больше не задушитНасилье панское. Мол, написалБумагу царь про волю, да укралБумагу эту кто-то… Только скороПридет она… Любили разговорыО том, как бился храбро гайдамак.Вставал перед глазами буерак,Степная ночь, стреноженные кониИ острый, освященный нож в ладони.«Эх, кабы нам!..» — «Цыц! Надо помолчать!Теперь уже совсем недолго ждатьПоры желанной. Только б Кутернога,Подлиза, панский пес…» — «За ним, ей-богу,—В речь старших молодой словцо ввязал,—Пан спозаранку нынче посылал,Чтоб из села к нему живой рукоюПривел Марину…» — «Как? Дитя такое?»— «Ну да. Годок шестнадцатый уж ейНа днях пойдет…» Костра лесного злей,Наум вдруг вспыхнул. Как стрела из лука,Была та новость. Внучка! Что за мука!Мариночку! В усадьбу! Негодяй!Уж он ее приметил! Да пускайОн с теми забавлялся бы, кто знает,Зачем их пан в покои призывает,Те немощную греть умеют плоть…Ах, если б лысый череп расколоть,Добраться до очей его проклятых!Молчит Наум — затем что ночь у хатыИ кто-то под окном уж шелестит…Здесь каждый горе про себя таит,Нужда от всех скрываться приучила,Мариночка моя! Ребенок милый!Бывало, подарит ему судьбаСвободный час (порой и у рабаСвободная минутка выпадает) —Наум скорее свитку надевает,В платок гостинец завернет едва,Идет в село: там дочь его, вдова,Встречает тотчас старика поклоном,И он подарок достает смущенноИз-под полы. И резво, словно мышь,Что вдруг, дневную нарушая тишь,По хате пробежит и в норку снова, —Так девочка мелькнет — то у слепогоОкошка, то у двери, у печи…«Ну, угадай, Маринка, калачиИли другое в узелочке этом?»Его лицо морщинками согрето,Как будто сетью солнечных лучейВ осенней синеве… И сыновейСумел своих он вырастить когда-то,Да где они?.. Пирожное, цукаты,Украденные с панского стола, —Украденные! — лакомка бралаРучонкой и проворно разгрызала…Ах, для того ль росла и вырасталаУ ней коса, пушиста и густа,Чтоб мышка для пузатого котаДобычей стала? Нет, не знать пощады!..Наум молчит. Еще молчать нам надо:Но он не за горами, грозный час!