Стихотворения и поэмы

ГИМН БОГУ-ОТЦУ

Простишь ли грех, в котором я зачат? —Он тоже мой, хоть до меня свершен, —И те грехи, что я творил стократИ днесь творю, печалью сокрушен?

Простил?.. И все ж я в большем виноватИ не прощен!Простишь ли грех, которым те грешат,Кто мною был когда-то совращен?И грех, что я отринул год назад,Хоть был десятки лет им обольщен,

Простил?.. И все ж я в большем виноватИ не прощен!Мой грех — сомненье: в час, когда призватьМеня решишь, я буду ли спасен?Клянись, что Сын твой будет мне сиять

В мой смертный миг, как днесь сияет Он!Раз Ты поклялся, я не виноват,И я прощен!..

Я упоминаю здесь эти стихи, потому что их по просьбе автора положили на величавую и торжественную музыку и он часто слышал их из уст хора певчих собора Святого Павла, в особенности во время вечерней службы; и однажды, придя домой после своих обычных трудов в соборе, он сказал некоему своему другу: «Слова этого гимна вернули мне те же мысли и радости, какие владели моей душой во время болезни, когда я его слагал. И, хвала могуществу церковной музыки, та гармония, которую привнесла она в этот гимн, оживила во мне сердечные привязанности, и я затрепетал, исполнившись благодарности и восторга перед Господом; и я заметил, что всегда возвращаюсь после выполнения моих пастырских обязанностей, то есть после прилюдной молитвы и вознесения хвалы Господу, проникнувшись величайшим душевным спокойствием и желанием оставить этот мир».[1810]

Именно с таким чувством апостолы и лучшие из христиан в первые века после пришествия Спасителя возносили молитвы Всемогущему Богу. А тот, кто читал житие блаженного Августина, вспомнит, что незадолго до кончины он проливал слезы, горюя о том, что враги христиан обрушились на них, осквернили или сокрушили их святилища, а также потому, что из их храмов исчезли книги гимнов и песнопений. И с таким же пылом многие благочестивые душой воздевали руки горе и предлагали свои угодные Господу пожертвования, там, где доктор Донн предложил Ему свое и где ныне покоится.

Но теперь, о Господи, как же опустело место сие.[1811]

До того как я продолжу свое повествование, мне кажется уместным поведать читателю, что незадолго до смерти он заказал изображение Христа, распятого на якоре, похожее на то, какое делают художники, когда хотят изобразить Христа распятым на кресте; заказанное же им имело только то отличие, что тело Спасителя было пригвождено не к кресту, но к якорю — символу надежды; рисунок этот был миниатюрным, и по нему немало камей было вырезано на гелиотропах, которые затем оправили в золото, и он послал их многим из своих ближайших друзей, чтобы эти камни служили им печатками или были вделаны в перстни и остались у получателей как память о нем и о его привязанности.

Увы, среди обладателей этих подарков не было таких его друзей и благодетелей, как сэр Роберт Гудьер, сэр Роберт Друри и леди Магдален Герберт,[1812] мать Джорджа Герберта, ибо они избавились от оков плоти и стали добычей могилы ранее него; но эту эмблему получили сэр Генри Уоттон, а также ныне покойный доктор Холл,[1813] бывший тогда епископом Нориджа, а также доктор Даппа,[1814] он же епископ Солбери, и доктор Генри Кинг, оба ныне[1815] покойные, которые были отмечены таким счастливым сочетанием обширной учености, природного красноречия и христианского смирения, что честь прославить их память должна принадлежать перу, не уступающему их собственным, доселе непревзойденным.