Стихотворения и поэмы

ГИМН БОГУ, МОЕМУ БОГУ, НАПИСАННЫЙ ВО ВРЕМЯ БОЛЕЗНИ

У твоего чертога, у дверей —За ними хор святых псалмы поет —Я стать готовлюсь музыкой твоей.Настрою струны: скоро мой черед...О, что теперь со мной произойдет?..И вот меня, как карту, расстелив,

Врач занят изученьем новых мест,И, вновь открытый отыскав пролив,Он молвит: «Малярия». Ставит крест.Конец. Мне ясен мой маршрут: зюйд-вест.Я рад в проливах встретить свой закат,Вспять по волнам вернуться не дано,Как связан запад на любой из карт

С востоком (я ведь — карты полотно), —Так смерть и воскресенье суть одно.Мой дом — он там, где Тихий океан?Восток роскошный? Иерусалим?Брег Магеллана? Гибралтар? Аньян?Я поплыву туда путем прямым,Где обитали Хам, Яфет и Сим.

Голгофа — там, где рай шумел земной,Распятье — где Адам сорвал свой плод...Так два Адама встретились со мной:От первого — на лбу горячий пот,Второй — пусть кровью душу мне спасет...Прими меня — в сей красной пелене,Нимб, вместо терний, дай мне обрести.

Как пастырю, внимали люди мне,Теперь, моя душа, сама вмести:«Бог низвергает, чтобы вознести!..»[1820]

Если оценивать эти стихи возьмется человек, чья душа слишком погрязла в земных заботах и потому не способна судить о сих возвышенных порывах и озарениях, то да будет ему известно, что множество праведных и глубоко верующих людей сочли душу Пруденция[1821] весьма утонченной, когда, незадолго до кончины, он «задал ей урок, решив каждое утро и каждый вечер приносить Богу в дар новую духовную песню»; примером ему служил царь Давид и царь Езекия, который, когда продлились дни его, принес Всемогущему Богу благодарственные обеты, завершив свою молитву после выздоровления[1822] следующими словами: «Господь спасет меня; и мы во все дни жизни нашей со звуками струн моих будем воспевать песни в доме Господнем».

Последнее десятилетие жизни доктора Донна можно назвать годами постоянных штудий, ибо обычно он проповедовал раз в неделю или чаще, а после проповеди не давал своим глазам отдохновения, покуда не выбирал для себя нового текста из Св. Писания, причем в тот же вечер находил для своей проповеди надлежащую форму и разделял выбранный текст на соответствующие своему замыслу части; на следующий день он сопоставлял свои мысли с трудами отцов церкви и вверял продуманное им своей памяти, каковая была превосходной. Но по субботам он обычно давал себе и своему разуму отдых от бремени постоянных размышлений и посвящал эти дни посещениям своих друзей или еще чему-либо, что помогало ему отвлечься от привычных мыслей; и имел обыкновение говорить, что «таким образом дает своему телу и духу возможность освежиться, дабы на следующий день продолжить свои труды не робко, но с отвагой и бодростью».

Он отличался прилежанием не только в этом возрасте, но и в самые бурные дни своей молодости, когда не задерживался в постели после четырех часов утра и никакие обыденные дела не могли побудить его выйти из дому ранее десяти; причем эту первую часть суток он целиком посвящал своим штудиям; однако же остальное время вел себя весьма вольно. А если читателям во все это нелегко поверить, их могут убедить видимые плоды его трудов, часть коих служит подтверждением вышесказанного; ибо после него остались выжимки из сочинений более чем 1400 авторов, большую часть которых он сам проштудировал и собственноручно сократил; а также около ста двадцати проповедей, написанных им самим, и подробный, отличающийся точностью рассуждений трактат о самоубийстве, называемый Биатанатос, в котором он прилежно изложил и подверг суду разума все законы, нарушаемые этим действием. Данный трактат, написанный им еще в молодости, свидетельствует о том, что он уже тогда в совершенстве изучил не только гражданское и церковное право, но и углубился в познание множества других связанных с ними штудий и прибегал к аргументам, недоступным большинству тех людей, что из кожи вон лезут, дабы считаться великими законниками, и делают вид, что все на свете знают.