Стихотворения. Избранная проза

– Во-во, – сказал товарищ Иосиф и сел к столу – нужно, не нужно – все равно. И других учит. Вот вы… Знаете, например, что это значит – кокотка эта самая?

Паша обиженно повела бровью.

– Я четыре класса гимназии кончила и за дьякона замуж чуть не вышла, а вы такие вопросы. Слава те Господи, и не таких еще слов нахваталась! Почта пришла уже?

Блузка сползла до самого локтя, открыв все правое плечо и часть полной розовой груди. Макуха подошел сзади и защекотал спину.

– Бро-о-ось, Федька! – лениво протянула Паша, наклоняя голову к коленям. Ну скажите ему, товарищ Иосиф! Фе-едька!

– А мне таки все равно, пусть упражняется, – засмеялся товарищ Иосиф. – Любитель я смотреть, как сестру вашу щупают.

– Ма-а-ма… – дурашливо заплакала Паша. – Ступай за почтой лучше. Лифчик порвешь, дурак! Может, журнал какой с картинками есть или письмо от Степана.

– Добре, иду.

Когда за Макухой закрылась исписанная до потолка дверь, Паша поправила волосы и вздохнула.

– Товарищ Иосиф…

– Ну!

– Это…

Что?

– Откройте тут заведение…

– Заведение? Какое?

– А такое, чтобы мадам была и девочки. Ну, и музыка, понятно.

– Публичный дом, значит?

– Мг…

– Это… здорово! Зачем он вам, Паша?

– Скучно так. А то, будут номера, а на каждом номере – фотография. И гостей сколько. Ужас! Каждую ночь новый! Ей-богу, устройте! Я для вас всегда бесплатно…

Председатель укомпарта улыбнулся, показывая гнилые зубы.

– Опять Наташкины штуки. Вот потаскуха еще.

– Нет, не Наташкины штуки. Я сама выдумала. От скуки чего только не лезет в голову. Прямо хоть вешайся.

– А как губерния на это посмотрит, а? Захлопнут эту лавочку быстро. Паша топнула ногой в белой туфле.

– Плевала я на губернию! Тоже, подумаешь! Пускай и губерния ко мне приезжает. Мне то что – выдержу!

У товарища Иосифа запрыгали губы.

– Нет, ты прямо молодец, Пашка! Прямо – цимес! Послушай, Федя…

Макуха шел к столу с пачкой газет подмышкой и вскрывал острием кортика большой синий конверт.

– Ну?

– Послушай, что она тут предлагает.

– А ну ее! Пысулька от Степана. Агромадная.

Степан – помощник председателя – месяца полтора тому назад повез голодающим Поволжья подарок …ского уезда – три вагона пшеницы, реквизированной у кулаков. Был он веселый, разбитной парень, страшный бабник, писал ловкие корреспонденции в столичные газеты и в его партийном билете под фамилией значилось: «пролетарский писатель». Письма свои, как и газетные заметки, уснащал балагурством, подчас непечатным, и потому в укомпарте их всегда читали вслух.

Товарищ Иосиф вытащил из конверта три аккуратно сложенных листа писчей бумаги, пахнувшей какой-то мазью, и одел очки, от чего лицо его, узкое внизу и широкое у желтых, впавших висков, стало еще больше похожим на птичью голову с крючковатым носом и круглыми глазами.

Паша закинула ногу на ногу и приготовилась слушать. Губы, яркие от природы да еще натертые утром красной обложкой папки с надписью «Переписка с центром», так деловито сжались, что Макуха не выдержал, захохотал и, изогнувшись, щелкнул ее по ноге в том месте, где белый чулок стягивала потрепанная красная подвязка.

– Дывись, яка серьезна!

– Не мешай, Федька! – капризно пропела Паша, отодвигаясь. – Что за неприличность! Товарищ Иосиф ударил по столу кулаком.

– Я читаю.

Макуха откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

– Жарь.

«Дорогие товарищи! – писал Степан размашистым, писарским почерком. – В прошлом разе я описал вам поездку свою и все мои мытарства по станциям распроклятым, чтоб им на том свете ни дна, ни покрышки. А теперь я, следовательно, уже в Казани. Я все думал, что балбесина эта Сошко сбежит с поезду и деньгу за собой потащит, но он пока еще со мной, только каждый день – вдрызг нализавшись, стерва. Потому везде хлеб на самогон обменивает, прямо пудами. Казань город большой и электрофикации много, а народности здорово поубавилось, будто разбежались куда. Перво на перво я связался с центральным комитетом помощи голодающим. Хотели было они пшеницу у меня отобрать; сами, –говорят, раздадим – а меня, следовательно, турнуть к чертовой матери, так я тоже не лыком шит и послал их, грабителев, куда следовает. Так и сказал: пошли вы…», – товарищ Иосиф медленно и с чувством прочел, куда послал их Степан.

– Правильно! – сказал Макуха и свистнул. – К едреной бабушке!

«Теперь я, следовательно, в Казани живу на вокзале, в вагоне, и жду маршрута, коменданту куль отсыпал, живодеру. Обещался меня днев через пять отправить в ближайший уезд. А там уже половина народонаселения вымерши. Сошко чичас совсем в своем виде – лежит на мешках и вырывает. Севодни я ему категорически заявил, что ежели он еще раз нахрюкается, так я его дома на черную доску запишу. Потому как тут надо скоро голодающих кормить, а он, следовательно, на ногах не держится. А Сошко загнул меня в небесную канцелярию и выразил такое мнение, что, мол… я на твою черную доску и бросить пить не могу по причине своего расстроенного здоровья. И еще поджечь пшеницу обещался…»

– Говорила я, чтобы не посылали Сошка, – сказала Паша, одергивая вниз блузку. – Лучше б меня…