Стихотворения, поэмы, трагедия

Из нежных чаш на щедрый мир,

Где все цветы цветут и жизнь волнует недра,

Где с розой дружен кипарис

И пальмы столп нагой, и ствол ветвистый кедра

С орлами к солнцу вознеслись;

3

Где легких веяний лелеют растворенья

Рай незабывчивой души,

В чьем верном зеркале невинны все творенья,

Все первозданно хороши,

И зло — как над костром, разложенным в дубраве,

Свивается летучий дым, —

Вотще Твой лес мрачит в его зеленой славе,

Мечом гонимо голубым.

4

То счастье не на миг, не дар судеб и часа,

Оно недвижно и полно;

В нем дух растет, неся, как склоны Чимбораса,

Лед и лианы заодно.

То счастье — цельное, как в теле радость крови,

Что в сердце бьет Твоим ключом,

Отец, чтоб ринуться — Сыновней ток любови —

В сеть жил алеющим лучом.

5

То — Индия души, таинственно разверстой

Наитиям Души Одной,

Что с нею шепчется — зарей ли розоперстой

Иль двухнедельною луной

На пепле розовом, когда ее величье

Ревнует к полной славе дня,

Нагой ли бездною, разоблачась в обличье

Отвсюду зрящего огня.

6

И только грудь вздохнет: «Твоя да будет Воля»,

Отец, то счастье нам дано,

И клонится душа, Твой колос, ветром поля,

И наливается зерно.

И Сын рождается, и кротко волю нудит:

«Встань, жнец, и колос Мой пожни».

Так полночью глухой невесту голос будит...

Чу, хоры... и огни, огни!

7

Зане из Отчего (и в нас, как в небе) лона

Существенно родится Сын,

И отраженная мертва его икона

Над зыбью сумрачных пучин,

Где, одинокая, в кольце Левиафана,

Душа унылая пуста...

Но ты дыханием Отца благоуханна,

Душа невестная, — о радостная рана!

И Роза — колыбель Креста.

НЕЖНАЯ ТАЙНА

ЛЕПТА

Стихотворения, соединенные под заглавием «НЕЖНАЯ ТАЙНА» по преобладающему в них лирическому мотиву, — написаны летом 1912 года, в Савое, без определенного плана, почему и расположены (с незначительными отступлениями) в порядке их возникновения.

Приложение озаглавлено ЛЕПТА — в подражание александрийским поэтам, которые называли так свои поэтические «мелочи». Это маленькое собрание посвящается приятелям стихотворца и, вместе с ними, любителям стихов, сложенных по частным, скромным поводам или просто — в шутку. Если такие произведения художественно закончены в своем роде, они могут наравне с другими приношениями упасть смиренною лептой в копилку Аполлонова святилища.

Да не усмотрят школьного педантизма в том, что последние из этих лепт выбиты древним чеканом. Пристрастие любителя оправдывается его верою в будущность нашего гуманизма. Автор думает, что античное предание насущно нужно России и Славянству — ибо стихийно им родственно, — и смело предполагает в числе своих читателей «humaniorum studiorum cultores»^[1].

Озирая все, собранное вместе в одном издании, автор, первый, смущен сопоставлением столь различного. Некоторые страницы книжки изображают созерцания, несомненно выходящие за пределы поэзии, понятой как ars profana^[2] — как художество мирское, а не таинственно-богослужебное. Другие, напротив, являют, по-видимому, вторжение в округу искусства такой обыденности, которая может показаться «внешнею» — profana — артистическому Парнасу. Одни — скажет его суд — посвящены предметам, недоступным Музе по своей возвышенности или «запредельности», другие — недостойным ее, по непосредственной близости к житейскому и повседневному.

Автор признается, что в долгих размышлениях о существе поэзии разучился распознавать границы священных участков: он не умеет более различать желательного и нежелательного в ней — по содержанию. Мерилом поэтического (поскольку речь идет о словесном воплощении душевного состояния) служит для него достоинство формы: не техническое, в тесном смысле слова, ее совершенство, но — в более широком и окончательном смысле — ее художественно цельное тожество с содержанием. Из чего, впрочем, вовсе не следует, что он считает это единство формы и содержания действительно осуществленным в собственных творениях: никто себе не судья.

В. И.

НЕЖНАЯ ТАЙНА{*}

Александру Блоку, поэту

365—366. АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ

1

Ты царским поездом назвал

Заката огненное диво.

Еще костер не отпылал

И розы жалят: сердце живо.

Еще в венце моем горю.

Ты ж, Феба список снежноликий,

Куда летишь, с такой музыкой,

С такими кликами?.. Смотрю

На легкий поезд твой — с испугом

Восторга! Лирник-чародей,

Ты повернул к родимым вьюгам

Гиперборейских лебедей!

Они влекут тебя в лазури,

Звончатым отданы браздам,

Чрез мрак — туда, где молкнут бури,

К недвижным ледяным звездам.

2{*}

Но братом буду я тебе

На веки вечные в родимой

Народной мысли и судьбе.

Затем, что оба Соловьевым

Таинственно мы крещены;

Затем, что обрученьем новым

С Единою обручены.

Убрус положен на икону

Незримо тайное лицо.

Скользит корабль по синю лону:

На темном дне горит кольцо.

367. PROOEMION^[1]{*}

Я не знаю, где он рухнет, льдами вскормленный поток.

Рок ли стройно движут струны? Или лирник — темный Рок?

Знаю только: эти руны я пою не одинок.

Что мне светит — звезды, очи ль — волны, лебеди ль — из тьмы?

Сколько нас, пловцов полнощных, и куда отплыли мы?

Слышу трепет крыльев мощных, за гребцами, у кормы.