Стихотворения, поэмы, трагедия

По нраву мужа. Хоть Жар-птицей

Пылает сердце — не шутя,

«Александрину» Генриета

Всё дразнит «рыбой»... Да и лета

Не те... Но всё ж в монастыре б

Спасаться ей, не в этот склеп

Живые схоронить восторги!

Заране храм ей снился, — тот,

Где столько лет ее приход:

В нем луч в нее метнул Георгий;

Под жалом Божьего посла

Она в земную глубь вросла.

XI

 Настало Руси пробужденье.

Мать родилася февраля

В день девятнадцатый. Рожденье

Народной вольности земля

В тот день соборно править стала.

Всю жизнь молиться не устала

Родная о своем царе:

Заутра быть какой заре!

Был той молитвы сплав испытан

В горниле медленных надежд.

В последних отблесках одежд

Златого дня и я воспитан...

Бароны ж охали, дрожа,

В тот день прощеный — мятежа.

XII

Но их родня — домохозяин,

Правитель княжьих деревень

От тундры до степных окраин,

Благословлял желанный день, —

По-божьи опекун народный,

За мир ходатай благородный...

И вот уж гладкий мавзолей,

Ласкаем ветерком полей,

Бавкиды прах, прах Филемона

Покрыл. Исчезли старики,

Чьи перед смертью двойники

Близ матери (— предвестье звона

Церквей, завешенных сукном) —

Прошли в видении дневном.

XIII

 Мать у Большого Вознесенья

Сам-друг живет своим домком —

С Татьянушкой... Какую тень я

Из мглы времен позвал тайком!

Моей старушка стала няней;

И в памяти рассветно-ранней

Мерцает облик восковой...

Кивает няня головой, —

А «возле речки, возле моста» —

Там шелкова растет трава...

Седая никнет голова,

Очки поблескивают просто;

Но с детства я в простом ищу

Разгадки тайной — и грущу.

XIV

С Украйны девушкой дворовой

В немецкий дом привезена,

Дни довлачив до воли новой,

Пошла за матерью она.

Считала мать ее святою.

Ее Украйна золотою

Мне снилась: вечереет даль,

Колдует по степи печаль...

А в домик вдовый Генриетин

Супруг доверчиво идет

И повесть грустную ведет,

Как оставался безответен

Призыв души его больной,

Как он покинут был женой.

XV

Он холодно-своеобычен

И не похож ни на кого;

Каким-то внутренним отличен

Сознаньем права своего —

Без имени, без титл обрядных —

На место меж людей изрядных.

Под пятьдесят; но седины

Не видно в бороде. Темны

И долги кудри; и не странен

На важном лике, вслед волос

Закинутом, — огромный нос.

Движеньем каждым отчеканен

Ум образованный... Года? —

Но мать сама не молода.

XVI

Нет! Сколько сороков трезвонят

По всей Москве, ей столько лет.

И думы скорбные хоронят

Давно девический расцвет, —

Хоть и щадят еще морозы

Осенний праздник пышной розы,

Какой чрез светопись она

Моим очам сбережена...

Не долго плел отец мой сети:

Двух малолетних сыновей

Раз под вечер приводит к ней

И молвит: «На колени, дети!

За нас просите как-нибудь!»

И дети: «Нам ты мамой будь...»

XVII

Зоологического сада

Чуть не за городом в те дни

Тянулась ветхая ограда.

Домишко старенький они

Купили супротив забора,

За коим выла волчья свора

И в щели допотопный рог

Искал просунуть носорог,

С Георгиевским переулком

Там Волков узенький скрещен;

Я у Георгия крещен...

Как эхо флейт в притворе гулком

Земной тюрьмы, — не умирай,

Мой детский, первобытный рай!

XVIII

Меж окон, что в предел Эдема

Глядели, было — помню я —

Одно слепое... О, поэма

Видений ранних бытия!

Волшебной жизнию живые

Вещей загадки!.. Голубые

На нем подобия завес

Оставил некий Апеллес.

Зверям присвоенного рая

Служил преддверием наш сад:

Акаций старых вижу ряд,

Березу — у ворот сарая

Седого дворника, как лунь,

Как одуванчик — только дунь!

XIX

В ложбине черной, над водами,

Оленьи видел я рога.

А за соседними садами

Манили взрытые луга,

Где пролагался путь железный.

Но первый сон, душе любезный,

В окне привидевшийся сон —

Был на холме зеленом слон,

С ним персы, в парчевых халатах,

Гуляли важно... Сад зверей

Предстал обителью царей,

Плененных в сказочных палатах,

Откуда вспыхивал и мерк

Хвостом павлиньим фейерверк.

XX

 Мечты ли сонные смесились

С воспоминаньем первых дней?

Отзвучья ль древние носились

Над колыбелию моей?

Почто я помню гладь морскую

В мерцаньи бледном — и тоскую

По ночи той и парусам

Всю жизнь мою? — хоть (знаю сам)

Та мгла в лицо мне не дышала,

Окна не открывал никто,

Шепча: «вот море»... и ничто

Сей грезы чуждой не внушало.

Лишь поздно очи обрели

Такую ночь и корабли.

XXI

Но, верно, был тот вечер тайный,

Когда, дыханье затая,

При тишине необычайной,

Отец и мать, и с ними я,

У окон, в замкнутом покое,

В пространство темно-голубое

Уйдя душой, как в некий сон,

Далече осязали — звон...

Они прислушивались. Тщетно

Ловил я звучную волну:

Всколеблет что-то тишину —

И вновь умолкнет безответно...

Но с той поры я чтить привык

Святой безмолвия язык.

XXII

Еще старинней эхо ловит

Душа в кладбищенской тиши

Дедала дней, — хоть прекословит

Рассудок голосу души.

Ужель к сознанью дух проснулся

Еще в те дни, как я тянулся

Родной навстречу, из дверей

Внесен кормилицей моей

Куда-то, в свет, где та сидела?..

Стоит береза, зелена:

Глянь, птичка там — как мак, красна!

Высоко гостья залетела,

Что мне дарила млечный хмель! —

Ты на березе, алый Лель!

XXIII

Быть может, мать не умолчала,

Былое счастие святя,

Как встарь от груди отлучала

Золотокудрое дитя.

Но меж обманов путеводных,

Какими нас в степях безводных

Вожди незримые ведут,

Был первым алый тот лоскут,

Мираж улыбчивой утраты,

Посул волшебный, что в Эдем

Уходит всё родное, чем