Как-то на ничего не подозревающего Гвидона, которого я держал на поводке, напала огромная немецкая овчарка, гулявшая сама по себе. Жестокая несправедливость ситуации потрясла меня, и я, не помня себя, бросился на защиту Гвидона, колотя твердым диском его поводка по голове вцепившейся овчарки. Мне было жаль ее, но праведное чувство, владевшее мной, заставляло меня это делать. Собака разжала зубы, и Гвидон сумел принять бой на равных. Конечно, этот бой складывался не в его пользу.
Рана Гвидона оказалась глубокой, и я отвез его в ветеринарный медпункт. Гвидону сделали анестезирующий укол, и я впервые в жизни принял участие в операции, поддерживая собаку и выбривая место на ее плече вокруг раны. Гвидону были наложены швы, а когда операция закончилась, на него надели пластмассовый воротничок а-ля Мария Стюарт, прозрачный, но устойчивый, чтобы он не расчесывал рану.
В какой-то момент нашей с ним общей жизни мне снова потребовалось на пять дней отлучиться из города. Опять возникла проблема: с кем оставить собаку. Друзья стали уговаривать меня отдать Гвидона на время отъезда в собачью больницу в городе Королёве (бывшее Болшево), где собак принимают на передержку. «Почему так далеко?» – недоумевал я, но мои конфиденты парировали, что такой больницы в Москве не найти, что там царит удивительно доброжелательная атмосфера и служит внимательный, редкий по порядочности медицинский персонал. Времени на раздумья не было, и я на машине поехал на разведку в Королёв. Домик, в котором располагалась больница, стоял в конце центральной улицы, совершенно отдельно, вызывая своим благолепием радостное чувство успокоения. Всё рассказанное друзьями соответствовало увиденному мною. Врачи, медсестры и прочие сотрудники, заботящиеся о питомцах, как о родных детях, были приветливы. Итак, я решился и на следующий день повез Гвидона, стараясь не думать о том, как пройдет расставание. Я сразу отвел его к главному врачу, который принял меня как родного и заверил, что все будет в порядке. Я воровски оглянулся на Гвидона и выскользнул из комнаты.
Прошли томительные пять дней в Тбилиси, и я устремился за Гвидоном.
С замиранием сердца иду к домику, затем к кабинету главного врача. Все, кого я встречаю по пути, отводят глаза. Сестры смотрят в пол… Я, еще не отдавая себе отчета в увиденном, машинально замечаю, что у служащих больницы руки перевязаны бинтами и главврач не исключение: у него перетянуты бинтами обе руки. Он разговаривает со мной, запинаясь на каждом слове. Суть его рассказа сводится к тому, что с собакой они не смогли справиться. Гвидон не давал к себе даже прикоснуться, злобно рычал и не выходил из своего вольера на прогулки. Это было похоже на добровольный уход из жизни. Он был брошен и предан.
Я увидел Гвидона: он очень исхудал. Гвидон отворачивал морду, а я только повторял его имя, теребил за холку, всячески извинялся, целуя его в холодный нос.
Наше примирение состоялось, и мы вместе гордо прошествовали мимо персонала больницы и лежащих под капельницами кошек.
По-прежнему величественно Гвидон продолжал свой жизненный путь, которым я шел вместе с ним, зная каждый его шаг на этом пути.
Поздний период жизни Гвидона был непростым для меня. Однажды, будучи уже в преклонном возрасте, Гвидон – по моей вине – не выдержал длительного ожидания прогулки и сделал лужу в кабине лифта. Конечно, я не сказал ни слова осуждения самому Гвидону, но категорически не хотел, чтобы это сделал кто-то другой. В растерянности вбежав в квартиру, я схватил в ванной комнате флакон духов «Шанель № 5» и вылил его в лифте на пол. Позже я удостоился всеобщих похвал за образцовое содержание лифта в чистоте и благоухании.
Не желаю касаться мрачных сторон жизни, поэтому остановлюсь на полуслове и закончу повествование, вспоминая счастливые минуты, проведенные с Гвидоном.
Замечательный человек, сопутствовавший мне по жизни, Тонино Гуэрра написал в одном из своих стихотворений:
К этому хочу добавить и моего Гвидона.
Мне всегда хотелось прочитать иероглифы в кратком послании Гвидону, но так и не удалось это сделать. И я желал бы услышать что-либо подобное словам Тонино в загадочном стихотворении тайванца.
Вячеслав КУРИЦЫН
Жыр
Секуция в Мещанской