Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения

Великие столицы Европы становились великими городами не из-за своих функций столицы. Причина и следствие здесь поменялись местами. Первоначально Париж был местом пребывания французских королей не в большей мере, чем полдюжины других королевских резиденций. Вплоть до XII века Орлеан, другой центр торговли, был более значим и в качестве резиденции короля и двора, и в качестве культурного и образовательного центра. Париж стал настоящей столицей только после того, как он стал самым большим и экономически наиболее диверсифицированным коммерческим и индустриальным городом королевства. Берлин не был даже столицей своей провинции (ею был Бранденбург), пока он не превратился в самый большой и экономически наиболее диверсифицированный коммерческий и индустриальный центр на территории Пруссии (Jacobs, 1984: 390).

Вопреки подобным представлениям, озвученным Джейкобс и, вероятно, отчасти вытекающим из идеологии экономизма, столицы достаточно редко возникают просто за счет трансформации и расширения функций тех городов, которые уже имели серьезные экономические преимущества над всеми прочими городами. Такой вывод можно сделать на основании более беспристрастного исторического анализа.

Во многих случаях столичность никак не вытекает из экономической центральности, на что ясно указывает пример России. Москва поднялась к политической власти на фоне гораздо более значимых экономических центров, таких как Новгород, Киев, Нижний Новгород. Многие современные политические столицы, как мы уже могли убедиться на основании нашего исторического экскурса, строились или образовывались как раз там, где не существовало природных ресурсов или сильной экономической базы для поддержания даже базовых городских функций. Таковы, например, описанные выше отчужденные столицы.

В некоторых странах сложились модели урбанистической иерархии, в которых относительно бедные регионы страны, где была сосредоточена военная и политическая власть, контролировали богатые и коммерчески развитые районы, по определению склонные к сепаратизму и космополитичности.

Такой образ правления сложился в Китае, где мандаринская столица Пекин контролировала южные коммерчески ориентированные провинции, Кантон и Гонконг, которые традиционно были более торговыми, а позже вели широкую морскую торговлю. Сходную модель отношений мы видели в таких странах Латинской Америки, как Боливия и Бразилия, где политические столицы, находящиеся в небогатых районах, доминируют или пытаются доминировать над богатым югом этих стран, склонным к сепаратизму. В Новой Зеландии столица всегда находилась на менее богатом северном острове. В еще большей степени это относится к опыту тех стран, где политические столицы возникают на очевидной периферии экономических центров. Так, например, Афины были полностью лишены своей собственной экономической базы. С завоеванием независимости в 1833 году Афины были небольшой деревней, в то время как Салоники оставались богатым и большим греческим городом.

Не менее типичным сценарием для многих стран была трансформация в столицы важнейших религиозных центров, как мы уже видели на нескольких примерах.

Собственные примеры Джейкобс также вряд ли слишком хорошо иллюстрируют ее тезис. Лион во Франции или Манчестер в Великобритании на определенных этапах значительно превосходили по своей экономической мощи Париж и Лондон. Например, Бродель говорит, что Лондон был свидетелем, но не главным участником индустриальной революции. В этом, конечно, есть доля преувеличения. Тем не менее многие историки Великобритании подтверждают, что «в первой половине XIX века позиция Лондона как безусловного экономического лидера во главе британской урбанистической иерархии подверглась корректировке со стороны провинциальных мануфактурных городов» (Garside, 1984: 225–226). В середине XIX века Манчестер вообще считался «городом будущего». Тем не менее этим важнейшим экономическим центрам не удалось перетянуть к себе столичные функции. Многочисленные приведенные выше примеры географически обусловленного или спроектированного дуализма между экономическими и политическими центрами также работают против ее тезиса.

Выводы