Стопроцентные чары

— Отчасти. — Ольга равнодушно пожала плечами и мельком глянула на изрисованные страницы паспорта. Ничего. Может, ошиблась в начертаниях? — Знаю, что отец твой был фокусником, по крайней мере, Лизка все время писала о невообразимо чудесных вещах, которые он умел делать. Чуть ли не волшебником его выставляла. Думаю, на парях с ним покуривала какую-нибудь травку, раз мерещилось всякое. Ну, а насчет смерти во время трюка я предположила. А как еще можно откинуть копытца в цирке?

— Без понятия.

— Вот и я о том же. И, что странно, никто тогда особо не дергался по этому поводу, словно и не существовало ее никогда. Лизки-то. Вот тебе и волшебство. Ну а я что? Моя хата с краю. Лизка сама виновата.

— Как будто и не о своей сестре рассуждаешь. — Аркаша поджала губы.

— И что с того? Возьмем тебя. Ты о родичах и не вспоминала ни разу и уж тем более не рвалась что-либо узнать о них. Где же пресловутая любовь, а, Теньковская?

— Видимо, заразилась твоей бесчувственностью.

— Обе хороши.

— Так Елизавета хотела, чтобы ты избавилась от меня? — Аркаша вернулась к изначальной теме.

— Не совсем так. — Заметив, что племянница отвлеченными разговорами весьма успешно понижает уровень ее бдительности и бочком-бочком медленно движется к распахнутой двери, Ольга прислонилась к дверному косяку и вытянула одну ногу, создав на пути девушки препятствие. — В своем письме она называет это «необходимым злом». Во благо тебе.

Аркаша остановилась.

— Письмо?

— То, что ты назвала «клочком бумаги», — это последнее письмо Елизаветы.

— И в нем она советует тебе выгнать меня из дома? — бесстрастно уточнила Аркаша.

— Если бы там содержалось нечто подобное, ты бы никогда и порог этой квартиры не переступила бы, соплячка, — хмыкнула Ольга. — Так бы и прозябала в Доме ребенка, пока опека бы не определила тебя в какой-нибудь захудалый приют на полное гособеспечение.

— В тебе говорит злость, — уверенно сказала Аркаша. — И, возможно, усталость. Это не твои мысли.

— А ты, блин, телепат, что ли? — Ольга досадливо поморщилась. То ли вера племянницы в тетю была нерушимой, как тысячелетняя крепостная стена, то ли соплячка выросла настолько наивной, что не видела очевидных вещей. — Раскрыть тебе истину? За двенадцать лет твоя страшненькая рожица мне жуть как осточертела. Иногда хочется, чтобы время повернулось вспять, и я бы никогда не читала этого последнего Лизкиного письма, не мчалась бы в больницу у черта на рогах, и не пыталась бы доказывать администрации, что я твоя родственница. Вот бы стереть из памяти тот день, когда я, пройдя все муки ада с оформлением документов в органе опеки, смотрела, как ко мне бежит трехлетняя тощая беззубая соплячка. Еще и улыбающаяся. Скажи на милость, какого черта ты так улыбалась незнакомой женщине? Я что, выглядела как гигантское мороженое? А, может, напомнила тебе конфету? — Не дождавшись ответа, Захарова вытянула из кармана шорт письмо сестры и, расправив лист бумаги, продолжила, обращаясь уже к ровным строчкам: — Мне же тогда всего двадцать два было. Вся жизнь впереди, Лизка. Ты же старшая сестра. Это в твои обязанности входило помогать младшенькой. А ты... Думать надо было, прежде чем спихивать мне своего детеныша. Как ты вообще посмела умереть?!

— А какой она была?

Пальцы непроизвольно сжались, скомкивая письмо в непрезентабельный комок. Этот голос. Интонации как у сестры. А этот взгляд? Прямой и отстраненный одновременно, холодный и равнодушный. Елизавета всегда смотрела как бы сквозь людей, будто само их существование было неважным и ненужным. Она видела тебя, но не замечала. «Ты — пустота», — отражалось в ледяной глубине ее почти прозрачных глаз.

А потом появился Он. «Фокусник» — так называла его Ольга. «Искрящийся» — так, смеясь, звала его Елизавета.

Смеясь? СМЕЯСЬ? Как это возможно? Да Лизка не умела смеяться! Лизка не умела улыбаться! Лизка была живым воплощением камня.

И вдруг начала улыбаться. Чаще. Искреннее. Счастливее. А потом пропала. Больше никто не говорил Ольге взглядом, что она — пустота. Никто.

А затем светло-голубые глаза исчезли навеки. Их сменили карие. Чужие и раздражающие. Но в соплячке было что-то и от Лизки. Что-то неуловимо родное и будоражащее до дрожи в коленях.

Тогда-то Ольга и решила для себя вернуть тот отстраненный холодный взгляд. Пусть он будет дефектным, пусть он будет всего лишь заменой, главное — его возрождение. Жажда вернуть то ощущение, которое господствовало в ее душе до появления в жизни сестры Фокусника, перевешивала любые доводы рассудка. День за днем, месяц за месяцем, год за годом Ольга терпеливо добивалась того, чтобы теплота исчезла в карих глазах Аркадии Теньковской, а на ее замену пришли ледяное равнодушие и, возможно, даже презрение — к ней, к окружающим, к себе. Все что угодно, лишь бы снова ощутить присутствие той «каменной Елизаветы», которая всегда была рядом, а не той счастливо смеющейся чужачки, что ожила под напором Искрящегося Фокусника и упорхнула из их идеального «ледяного замка», оставив Ольгу совсем одну.