Сторож брату своему

Гвардейцы прошли самумом через святилище и снова разорили его – как и три века назад. Горы-близнецы Аджа и Сальма, столпы северного Неджда, уже три века видели одно и то же: люди возвращаются к вере предков, а потом приходят воины халифа и разбивают камни каабы.

Но на этот раз гвардейцев подстерегли – как раз в ущелье между острыми скалами, которыми щетинились Близняшки. Укайлиты потеряли в том бою двоих лучников, но не жалели: гвардейцы с тех пор не совались на плоскогорье, ходили большими отрядами по караванной тропе из Ятриба в Мариб, никуда не сворачивая. И вот теперь, по слухам, они пришли в Таиф – за тем же самым, что и к гатафан за месяцы до того. Разорить старый храм Манат. Мало им засухи и недорода. Им нужно снова позлить Псоглавую Хозяйку Медины.

Болтали также, что вроде как в Таиф еще раньше пришли парсы во главе с большим столичным начальником, и что вроде как старой вере вышли послабления и теперь можно не скрывать и не закапывать божков, если в кочевье наведываются гости. Набих в эти россказни не верил – он слишком многое перевидал на своем веку, слишком многих схоронил под щебнистыми увалами и не надеялся на милость властей. И что, кто оказался прав? Халифские солдаты стоят в Нахле, а в Таифе, говорят, беспорядки.

Совсем шепотом передавали, что на западе встает новая сила – карматы, и вот они-то обещают всем долгожданную свободу. И что не будет больше богатых и бедных, и не будут больше приходить, всякий раз в новое время, халифские сборщики закята и отбирать у бедуинов последнее. Но Набих и про карматов особо не слушал: во время их налета на Таиф он потерял троюродного брата с семьей – те гостили у родственников. Про то, как они погибли, он наслушался и с тех пор запретил поминать о карматах в своем присутствии.

Ну да шайтан с ними, с этими безумцами с запада.

Шейх нахмурился и снова осмотрел доставленное пастухами.

Второй браслет – такой же широкий, тяжелый и чеканный – они сняли. Набих одобрительно поцокал языком, взвешивая на ладони золото.

А вот хозяина – точнее, бывшего хозяина – золота козопасы зачем-то тоже привезли в кочевье. Смущаясь и оправдываясь, дурни бормотали что-то о милости и обещании милости в День суда. Мол, раз он жив, то негоже оставлять его умирать в пустыне. Ну да, оба великовозрастных дурака заслушивались речами бродячих проповедников, спускавшихся на юг из Хаильских оазисов и из самой Ямамы. Те не уставали трепать языками, расписывая то наслаждения рая, то ужасы джаханнама, ждущие язычников.

Но шейх точно знал, что во времена предков они раз в год жертвовали девять белых коз и двух верблюдов на святилище в Нахле – и все. А теперь в становища по нескольку раз наведывались сборщики налогов в сопровождении хорошо вооруженных головорезов, тыкали в нос какими-то исписанными бумажками и щелкали абакой, доказывая, что они, укайль, все еще должны казне. Ну и кому нужна такая вера?

Впрочем, теперь неважно: полудохлого недопокойника сгрузили с верблюда и поставили перед шейхом на колени.

Получше разглядев висевшего в руках пастухов человека, Набих нахмурился. Ему никогда не нравилось признаваться в ошибках, но тут дело чистое – зря он приказал бить Дукайна.

Конечно, никакой Хозяйки полудурок не видал. Еще чего, богиня не показывалась давным-давно, третье поколение сменилось с тех пор, как она являлась кому-то последний раз. Но напугался до усрачки не зря.

Потому как в заметенной песком лощинке валялся вовсе не человек, а сумеречник. А сумеречники, как известно, горазды отводить глаза и морочить людям голову. Видно, этот лохматый задохлик и приложил Дукайна из последних сил, да так, что парень наделал в платье.

В последнее время лаонцев стало что-то слишком часто заносить в пустыню – за горами Хиджаз, рассказывали, шла большая война, аль-самийа насмерть бились между собой. Ошметки кланов и раненые, шальные и злые, как хромые собаки, одиночки шлялись туда-сюда уже давно. Не прибившихся к стае вылавливали и убивали, а то и продавали басрийцам: озверевшие от войны сумеречники бросались на людей, и люди платили им тем же.

Впрочем, среди шейхов были и такие, кто сумеречников нанимал и даже принимал в племя: рассказывали, что с кальб кочует целый выводок беглецов из Лаона. Говорили еще, что вроде как аль-самийа приносят удачу, но Набих в эти враки не верил. От озлобленного чужака из вырезанного рода удачи не бывает, только неприятности.

Вот и этого вот – костлявого и серого-бурого, даже масть не разберешь под пылюкой – он бы с удовольствием приказал придушить и закопать подальше от становища. Но два дурака решили проявить милосердие к живой твари, и что теперь прикажете делать? Не гостем же объявлять? Но и пленник из него какой? Между укайлитами и аль-самийа родовой вражды не водилось, это таглиб и хашид с ними испокон веков резались на границе…

Потрогав медную ладошку амулета на поясе, шейх строго спросил:

– Ты почему напал на моего человека, о незаконнорожденный?