Сторрам

– Где?! – рычит он, срываясь с места.

Гаор сам не понял, какая сила швырнула его вперёд в припадке сумасшедшей нерассуждающей ярости, куда и зачем он рвался, расшвыривая вцепившихся в него людей. Если бы не Асил… Потом уже ему рассказывали, как полетели от него в разные стороны предметы и люди, что если бы койки не были намертво приделаны к стоякам, то он бы и их обрушил, что насажал синяков подвернувшимся под руку, Ворону так чуть нос набок не свернул.

– Он ближе всех был, ему и приварил…

– А страшóн стал…

– И не человек быдто…

– Зубы наружу, как скажи, опять грызть будешь…

– Ну, чисто волкодлак…

Гаор только виновато ёжился, слушая эти рассказы и уже зная, что волкодлак – это волк-оборотень.

А тогда, скрученный Асилом и насильно уложенный на койку, он прохрипел что-то невнятное и потерял сознание.

И пришёл в себя уже ночью, в наполненной храпом и сопением ночной тишине. Хотелось пить. Ни на что не рассчитывая и не совсем понимая, где он, попросил:

– Пить…

– Держи, – ответил тоненький как детский голосок.

Ему дали попить из металлической кружки, и он, решив почему-то, что опять в госпитале, заснул. И оказался именно там… на фронте.

Отбой многих застал врасплох, настолько возвращение Рыжего выбило всех из обычного распорядка, а ещё ж надо было убрать после его буйства. Ну надо же, ну чисто… волкодлак.

– Ты как парня назвал?

– Да ладноть тебе, Старший, ну, вырвалось спроста.

– А ты его не позорь, ту сволочь мы сами упустили…

– Ладноть, мужики, спать давайте.

– Ворон, ты как?

– Ничего, бывало хуже.

– Ты того, не держи на Рыжего…

– Пошёл ты…, а то я не вижу, что не в себе он.

Его не только другие, Ворон сам себя не узнавал. Всегда он держался в стороне от остальных рабов, старался – он усмехнулся – сберечь себя, соблюдал дистанцию, ровно настолько, чтобы не вызвать неприязни, но не смешиваясь, надо же… Так дальше пойдёт, он о себе всё расскажет. А всё из-за Рыжего. За что такого парня в рабы? Сегодня, помогая женщинам обмывать его, увидел его клеймо. Пятилучевая звезда. Никогда не видел такого. Не убийца, не вор, не – Ворон снова усмехнулся, преодолевая боль в разбитых губах, – растратчик, что ещё бывает? Ах да, три луча – авария с жертвами, а это… Как-то Рыжий обмолвился, что семья отказалась от него. Неужели семья продала? Но это невозможно, мы живем в шестом новейшем веке, а не во втором до новой эры, когда в Большой Голод ургоры вовсю продавали детей и бедных родственников, кстати, именно тогда это и запретили, право продажи в рабство оставили только главе рода и только для бастардов, а потом ввели и ещё ограничение. Положение рода, не самого главы, а именно рода должно быть угрожающим, и только тогда… Неужели… но что сейчас, в шестом веке, может такое случиться с родом, чтобы отец продал сына? Сын – слишком большая ценность, даже бастард, иногда бастард даже ценнее наследника. Особенно, если бастард старше, ведь тогда только на него может рассчитывать семья. Почему и стараются, чтобы у каждого сына был брат-бастард хотя бы годом старше. И вот… Кем надо быть, чтобы такое сделать?

– …огонь! – крикнул вдруг хриплый голос, в котором не сразу признали Рыжего, – беглым огонь! Отсекай пехоту! – и ругань.

Многие недоумённо поднимали головы. Разговаривали во сне часто, но это было тихое неразборчивое бормотание, никому не мешавшее. А вот так, в полный голос…

– Сволочи, огонь, я ж не могу… куда пацанов гонишь, назад, наза-ад,… сволочь, гадина, повылазило тебе, там мины… накласть мне на приказы ваши, не поведу на смерть… огонь, ты миномет мне заткни, дальше моё…

Аюшка, сидевшая на краю койки Рыжего – её оставили на ночь дежурить при Рыжем, а назавтра она дневальной отоспится – испуганно вскочила и даже отошла за стояк: такой страшной, такой злой была эта ругань.

Старший встал и подошел к нему. Рыжий лежал, вздрагивая, порываясь куда-то бежать, бледное лицо кривилось и дёргалось в страшных гримасах. Иногда он замолкал и тогда только тяжело, как на бегу, дышал. И опять.

– …нет капитана, слушай мою команду! За мно-ой!… пошёл, пошёл вперёд… везде убьют… пошё-ёл!… Куд-да ты, чтоб тебя… брось, они холодные все… что?! Что ты мне сделаешь, сволочь?! Здесь фронт, понял, фронт, ты… Врёшь, не дам пацанов гробить… огонь, танки, огонь! Мать вашу…! Огонь!… Вьюн, слева пулемет, Малыша засыпало, наза-ад, мать их… что ж они делают…?! Пошёл…

Рыжий замолчал, тяжело, надсадно дыша, и тут Старший с ужасом услышал, как открывается дверь надзирательской. Проснулись сволочи. И сейчас если Рыжему за нарушение порядка влепят, он же сейчас не то что «по мягкому», он самой слабой оплеухи не выдержит, только-только очунелся малость. Старший быстро встал на колени, чтобы из коридора его не заметили, и попытался успокоить Рыжего, хоть бы рот ему закрыть.

– Рыжий, – быстро шептал он, – очнись, Рыжий, ну, тихо, Рыжий.

Резким движением головы Рыжий отбросил его руку. Мать-владычица, никак опять у него?! Старший навалился на него, стараясь своим весом удержать на койке.